Менгир на Верхних Волхвах

И не успел Вовка договорить это, как Катя встала, открыла дверцу шатающейся под порывами ветра кабинки и просто шагнула наружу – Вовка не успел и глазом моргнуть. Внизу раздался женский визг, потом еще один. Потом гомон людских голосов. Катя выбрала самую удачную точку, если можно так сказать, – они были на самом верху колеса.

Когда Вовка оказался внизу, вокруг Кати уже толпились люди и жадно разглядывали ее изломанное о металлические рамы колеса тело. Вовка вдруг почувствовал на себе такую огромную вину, что бросился к девушке, подхватил ее бездыханное тело и заплакал:

– Катя! Катя! Извини, я не хотел! Я не хотел!

– Парень, это же ты с ней катался! – воскликнул вдруг контролер. – Держите его, пока милиция не приехала!

Несколько мужиков переглянулись и двинулись к Вовке с протянутыми руками. Тот в панике начал трясти Катю, приговаривая: «Очнись же, пожалуйста очнись, пожалуйста!» Внезапно Катя открыла глаза – ничего невидящие, мутные, и встала. Из ноги, сломанной в трех местах, торчали осколки костей. Шея изогнулась под неестественным углом. Там, где раньше была рука, торчал клок мяса, из которого уверенной струйкой стекала темная кровь. Катя встала рядом с Вовкой.

– АААААААААААААААААААААаааааа! – тот же женский визг снова разорвал тишину.

– АААААААААААААААААААААаааааа! – повторила Катя с той же тональностью и тембром.

Люди, наконец-то пришедшие в себя, рванули кто куда, в разные стороны. Один Вовка стоял и смотрел на Катю во все глаза.

– Катя, ты меня понимаешь? – наконец спросил он.

– Понимаешь, – механически, совсем как баб Маша, вспомнил Вовка, ответила девушка.

Парк опустел, начал накрапывать дождик. На душе у Вовки было так погано, как никогда в жизни. Он побрел домой, Катя тащилась следом. Едва он вышел из парка, его окружили сотрудники милиции.

– Парень, не двигайся, а то хуже будет. Я понимаю, неразделенная любовь и все такое. Но это не повод выталкивать девчонку вниз. Подними руки вверх и не двигайся.

– Понимаете, это не я. Она сама. Я был на пустыре, там менгир раньше был, мне дед Таман… Тыманча рассказал, что можно загадать желание, и оно сбудется, – Вовка затравленно посмотрел по сторонам. Катя сзади не издавала ни звуки. У молодого лейтенантика, что стоял рядом, глаза были что твои плошки, а лицо белое, как мел

– Сынок, дед Тыманча помер, когда я еще в твоем возрасте был. Пошли поговорим, давай без глупостей, – проскрипел один из милиционеров, даже не глядя на Катю.

И тут Вовик разозлился: все против него!

– Не пойду я никуда! А ты… ты.. Чтоб ты лопнул! – едва он произнес последнее слово, как милиционер и впрямь лопнул, как воздушный шарик, забрызгав собой рядом стоящих людей. – Я вас ненавижу! Всех ненавижу! Чтоб вы все сдохли!

И, конечно же, люди вокруг рухнули замертво. Только Катя стояла рядом, пошатываясь, без единого звука. Вовка, не совсем понимая, что делает, пошел домой, переступая через тела. Катя упорно тащилась следом.

Во дворе дома лежали мертвые дети, ветер гонял из стороны в сторону футбольный мяч. Соседка, развешивавшая белье, валялась на земле, а рядом в грязи лежали кипенно-белые простыни. Вовка прошелся по ним, оставляя грязные следы. Дома бездыханная мама лежала на диване, невидящим взглядом уставившись в работающий телевизор. Не менее мертвый отец сидел в кресле с «Известиями» в руках – теперь он никогда не дочитает последние вести с полей.

Вовка, не раздеваясь, лег спать. Последней мыслью его было, что завтра все будет хорошо. Завтра он проснется, и все это окажется страшным сном. Но завтра лучше не стало – все по-прежнему были мертвы.

Он попробовал пожелать, чтобы папа с мамой ожили. Они ожили, но напоминали все тех же бездушных кукол, какими были баб Маша и Катька: пустые глаза, ни намека на пульс и пустое механическое повторение последних твоих слов.

***

Прошло несколько дней. Если бы в Верхних Волхвав в это время вдруг оказался опытный психиатр, он поставил бы Вовке диагноз: сумасшествие. Вовка и правда сошел с ума: бродил по улицам, что-то бормотал себе под нос. Заходил в дома и квартиры, ел, что находил. А за ним безмолвной троицей брели мама, отец и Катька. Иногда они падали, но тут же вставали и снова шли за Вовкой.

Сначала он пробовал убегать от них, но они тоже переходили на бег. Потом он пробовал уговорить их отстать от него, но они лишь повторяли за ним его же слова. Наконец он смирился с этим и даже нашел некоторую прелесть в эти странных диалогах.

Вовка потерял счет времени, потерял себя и бродил по улице как сомнамбула. Ел, что находил, спал, где придется. Иногда забредал на пустырь, на котором некогда стоял тот самый менгир. Но в таком состоянии он не совсем понимал, что тут делает. Он помнил, что нужно сказать какие-то слова, но забыл, и никак не мог вспомнить их. Так он и приходил сюда со своим бессменным караулом: постоит, помнется, пожует губами и опять уходит.

Вместо эпилога