Меня называют Капуцином

У моей жены опять начали корежиться ноги. Хотела она сесть на кресло, а ноги отнесли ее куда-то к шкапу, и даже дальше по коридору и посадили ее на кардонку. Но жена моя, напрягши волю, поднялась и двинулась к комнате, однако ноги ее опять нашалили и пронесли ее мимо двери. «Эх, чорт!..» – сказала жена уткнувшись головой под конторку. А ноги ее продолжали шалить и даже разбили какую-то стеклянную миску, стоявшую на полу в прихожей.

Наконец жена моя уселась в свое кресло.

– Вот и я, – сказала моя жена, широко улыбаясь и вынимая из ноздрей застрявшие там щепочки.

<1936–1938>

О наших гостях

Наши гости все различные: У одного, например, щека такая, что хуже не придумаешь. А то ходит к нам одна дама, так она просто, смешно даже сказать, на что похожа. И поэт ходит к нам один: весь в волосах и всегда чем-то встревожен. Умора! А то еще один инженер ходит, так он однажды у нас в чаю какую-то дрянь нашел. А когда гости у нас очень уж долго засидятся, я их просто вон гоню. Вот и всё тут.

<1936–1938>

«Переводы разных книг…»

Переводы разных книг меня смущают, в них разные дела описаны и подчас, даже, очень интересные. Иногда об интересных людях пишется иногда о событиях, иногда же просто о каком-нибудь незначительном происшествии. Но бывает так, что иногда прочтешь и не поймешь о чем прочитал. Так тоже бывает. А то такие переводы попадаются, что и прочитать их невозможно. Какие-то буквы странные: некоторые ничего, а другие такие, что не поймешь чего они значат. Однажды я видел перевод в котором ни одной буквы не было знакомой. Какие-то крючки. Я долго вертел в руках этот перевод. Очень странный перевод!

<2-я пол. 1930-х>

«Осень прошлого года…»

Осень прошлого года, я провел необычно. Мне надоело из года в год, каждое лето, проводить на даче у Рыбаковых, а осенью ехать в Крым к Черному морю, пить крымские вина, ухаживать за ошалевшими от южного солнца северянками и, с наступлением зимы, опять возвращаться в свою холодную городскую квартиру и приступать к своим священным обязанностям. Мне надоело это однообразие. И вот в прошлом году я решил поступить иначе.

Лето я провел как всегда у Рыбаковых, а осенью, не сказав никому о своем намерении, я купил себе ружье – двухстволку, заплечный мешок, подзорную трубу, компас и непромокаемый резиновый плащ; в заплечный мешок я положил смену белья, две пары носок, иголку и катушку с нитками, пачку табаку, две французские булки, и полголовки сыра; на правое плечо повесил двухстволку, на левое бросил резиновый плащ и, выйдя из города, пошел пешком, куда глаза глядят.

Я шел полем. Утро было прохладное, осеннее. Начинался дождь, так что мне пришлось надеть резиновый плащ.

<1937–1938>

«Когда сон бежит от человека…»

Когда сон бежит от человека, и человек лежит на кровати, глупо вытянув ноги, а рядом на столике тикают часы, и сон бежит от часов, тогда человеку кажется, что перед ним распахивается огромное черное окно, и в это окно должна вылететь его тонкая, серенькая, человеческая душа, а безжизненное тело останется лежать на кровати, глупо вытянув ноги, и часы прозвенят своим тихим звоном: «вот еще один человек уснул», и в этот миг захлопнется огромное и совершенно черное окно.

Человек, по фамилии Окнов, лежал на кровати, глупо вытянув ноги, и старался заснуть. Но сон бежал от Окнова. Окнов лежал с открытыми глазами, и страшные мысли стучали в его одервеневшей голове.

8 марта 1938

Шапка

Отвечает один другому: «Не видал я их». «Как же ты их не видал, – говорит другой, – когда сам же на них шапки надевал?» – «А вот, – говорит один, – шапки на них надевал, а их не видал». «Да возможно ли это?» – говорит другой с длинными усами. «Да, – говорит первый, – возможно», – и улыбается синим ртом. Тогда другой, который с длинными усами пристает к синерожему, чтобы тот объяснил ему, как это так возможно, шапки на людей надеть, а самих людей не заметить. А синерожий отказывается объяснять усатому и качает своей головой и усмехается своим синим ртом.

– «Ах, ты дьявол, ты этакий, – говорит ему усатый. – Морочишь ты меня старика! Отвечай мне и не заворачивай мне мозги: видел ты их или не видел?»

Усмехнулся еще раз, другой, который синерожий и вдруг исчез, только одна шапка осталась в воздухе висеть.

– «Ах, так вот кто ты такой!» – сказал усатый старик и протянул руку за шапкой, а шапка от руки в сторону. Старик за шапкой, а шапка от него, не дается в руки старику. Летит шапка по Некрасовской улице мимо булочной, мимо бань. Из пивной народ выбегает, на шапку с удивлением смотрит и обратно в пивную уходит. А старик бежит за шапкой, руки вперед вытянул, рот открыл; глаза у старика остекленели, усы болтаются, а волосы перьями торчат во все стороны.

Добежал старик до Литейной, а там ему наперерез уже милиционер бежит и еще какой-то гражданин в сером костюмчике. Схватили они безумного старика и повели его куда-то.

21 июля 1938

Поздравительное шествие