Меня разбудил кот (сборник)

«Евангелие истины» (1 век н. э.) открыто объявляет историю кошмаром… Для этих первых христиан, как и для буддистов, пробуждение буквально означало выход из этого кошмара. В нашей терминологии это слово означает исправление программы, которая заставляет нас действовать и воспринимать окружающий мир как плохо (неправильно) собранные роботы. Пробудившись, мы смогли бы увидеть совсем другой мир.

Роберт Антон Уилсон. «Прометей восставший. Психология эволюции».

Не поверит мне никто, да и как в такое поверить? Помню свою первую попытку:

– Мама, а почему у тебя в голове дерево?

– Какое дерево, сынок, что ты придумываешь? Выдумщик ты мой маленький!

Ну что тут дальше говорить? Была, конечно, и вторая попытка, и третья. Вторая – это когда я попытался объяснить последствия пробуждения. А после третьей я потерял надежду на обустройство личной жизни. Так и остался одиноким бог знает кем. Или черт знает. Я так и не разобрался, смирился просто.

Одно время пытался теорию под это подвести, читал всякую макулатуру. Но что толку от жонглирования словами вроде «аура» или «шестое чувство»? Дерево – оно и есть дерево, и никак иначе не описать то, что я вижу.

Оно соткано из светящегося тумана, переливается всеми оттенками теплоты, сверкает и слегка колышется. И растет у людей в голове. Корни голубовато-белесые, словно струйки сигаретного дыма, ствол наливается лимонной желтизной, весь в прожилках, а крона полыхает сочным оранжевым. Но самое замечательное – это цветы. Они встречаются очень редко, почти никогда не вырастают достаточно крупными, но если уж они есть, дерево сверкает алыми вкраплениями драгоценных рубинов. Восхитительное зрелище, любоваться бы им бесконечно! Наверное, потому я и был таким спокойным ребенком, как рассказывают родители. Всегда внимательно смотрел в глаза.

Когда я увидел цветы в первый раз, потрясение было очень сильным. Посильнее, наверное, чем когда осознаёшь, что стал взрослым. А немного позже я задался вопросом: а что произойдет, если цветы отцветут? Долго бился над этой загадкой, не было у нее красивого решения. Но упорство и труд все перетрут, а упорства мне было не занимать. Что еще тут остается? Искать простым перебором. Хорошо еще, что народу в городе, где я живу, столько, что иной раз не протолкнуться. Вот и сверлил затылки всем подряд, как древний золотоискатель песок просеивал.

Нашел, конечно. Не так уж и редко они попадаются, как оказалось. Но результат меня не порадовал. Вместо шикарных пламенных соцветий висели мутные сгустки, словно впитывающие энергию дерева, делая его тусклым, грубым. Это показалось неправильным до отвращения. Я не находил себе места, будто обманутый ребенок, метался в растерянности, не знал, куда приткнуться. Все было чужим, испорченным. Но все решил случай.

Я натолкнулся на прекрасный экземпляр, цветы были огромными, набухшими, готовыми сбросить непомерной тяжести лепестки. И я уловил в тот же миг некую силу, которая заставляла меня предпринять что-то очень важное. Я смотрел и смотрел, пока чувство не окрепло, а потом словно фотовспышкой высветилось решение.

Это был паренек одного со мной возраста. Мы стояли на остановке, ждали автобус. Привалились спиной к стене, я – чтобы удобнее наблюдать, он – о чем-то напряженно думал. Вокруг толпа, всем безразлично, а я не чувствовал ни страха, ни стеснения. Я потянулся к нему, легонько хлопнул по плечу и сказал:

– Все нормально.

Трудно было смотреть сразу и на него, и на дерево. Но мне было ясно, что должно случиться нечто важное, и я попытался увидеть все вместе. Он поднял глаза – в них уже зарождался огонек возмущения, – но замер, оцепенел, и секунду сидел неподвижно. А передо мной разыгрывалась удивительная сцена. Дерево взорвалось алыми брызгами, лепестки вспорхнули, словно птицы, и медленно стали опускаться, вальсируя и играя друг с другом. А там, где красовались роскошные цветы, уже набухали плоды, еще едва различимые, но совсем не похожие на серую муть. Будто пойманные в прозрачную оболочку частички радуги.

Паренек начал приходить в себя. Неуверенно заморгал, глядя на меня непонимающе, пытаясь спросить о чем-то. Я и рад был бы ответить, но как я мог объяснить? Я лишь знал, что поступил единственно верно. По телу разливалось блаженство, а мой небогатый жизненный опыт даже не позволял подобрать толковое сравнение для охватившего меня чувства. Сила, принуждавшая сделать этот шаг, ушла, меня ничто не держало в этом месте. Хотелось все осмыслить в тишине, в одиночестве. И в то же время было понимание, что больше от меня ничего не требуется.

Он так и не спросил меня. Весь как-то обмяк, привалился снова к стенке, но я точно знал, что передо мной совсем иной человек.

Я назвал это пробуждением. Я до сих пор не понимаю, почему это действует и как. Но я знаю, что обязан так делать всякий раз, когда мне предоставляется возможность.