Меня убил скотина Пелл

— Андрей вас научил своему языку, но не совсем, — перебил Савельев. — Андрей сказал бы так: «Это товарищ Трипелл кинул мне подлянку».

Директор вздохнул:

— До таких высот мне пока далеко. В общем, товарищ Трипелл очень чтит Ростроповича и, насколько я знаю, мечтает с ним подружиться. В этом случае Трипелл совершенно прав: Радио должно не просто сделать реверанс, а подчеркнуть значительность события.

— Значит, мне в тридцать третий раз слушать «Евгения Онегина»? — в панике пролепетал Говоров.

— Ах вот в чем дело? — рассмеялся Владимир Владимирович. — Но наше ремесло требует жертв. И путей отступления я для вас не вижу. Разве что бежать в советское посольство и просить политического убежища.

В мрачнейшем настроении Говоров явился домой — переодеться в костюм, нацепить чертов галстук. И вдруг Кира предложила: «Давай я пойду в Оперу. Объясни мне только, какие кнопки нажимать на магнитофоне и что надо записывать».

Молодец, Кирюха, выручила! Говоров прокайфовал последние известия по телику, уложил Дениса, неспешно пролистал «Юность», «Коммунист», «Экспресс», а к полдвенадцатому ночи, отдохнувший и бодрый, подъехал к Опере. Из дверей вниз по лестнице валила разнаряженная публика. Вместе с французской звучала английская речь. Подруливали большие лимузины с дипломатическими номерами. Говоров увидел в толпе раскрасневшееся, оживленное лицо Киры. «Ей-богу, она интересная баба, — как бы со стороны отметил Говоров, — не уступает парижанкам».

— Записала, как ты просил: последние Галины «а-а-а!» и много аплодисментов. Наберется минут на десять. Между прочим, зря ты не пошел. Галя мне понравилась, у нее сильный голос. И музыка клевая.

Говоров на секунду потерял нижнюю челюсть.

— Ты хочешь сказать, что никогда раньше не слышала «Евгения Онегина»???

— Однажды маменька купила мне билет в Большой театр, но я предпочла свиданку, — честно призналась Кира.

Да, граждане, Кирюха на одиннадцать лет его младше. Другое поколение!

Говоров повесил магнитофон себе на плечо, поцеловал Киру, проводил ее к метро и чинно отправился на банкет.

Банкет был скромненький. Человек на сто. Пять министров. Семь послов. Три королевы. Еще какие-то черно-фрачно-галстучные господа, явно не подметальщики улиц. Но приглашен был и русский церковный хор в полном составе. Увидел Говоров и Самсонова с Катей. Табличку со своим именем Говоров нашел за столиком, где сидели старый знакомый из Би-би-си, главный с «Немецкой волны» и европейский корреспондент «Голоса Америки» — радиофицированный уголок. Бойцы идеологического фронта дружно вдарили по закуске. Немец хвалил вино (в котором Говоров ни хрена не понимал), американец рассуждал на профессиональные темы (мол, овес нынче дорог), а англичанин смиренно обронил, что успел послать свою корреспонденцию в Лондон. Класс! Би-би-си, как водится, всех обскакало. Надо было что-то придумывать. «Коллеги! Просветите темного деревенского мужика, из каких стран коронованные особы?» Коллеги охотно просветили: значит, так, рядом с Вишневской две красотки — королева Дании и королева Голландии, напротив — две старухи-гренадерки, нет, это вдова Помпиду, а вот другая — королева Италии. «Это не считается, — сказал Говоров, — ее давно свергли рабочие и крестьяне». Встал, вытер салфеткой рот, вытащил магнитофон из-под стула и нагло поперся к столику, где. «Андрей, не приставай, не могу, — не оборачиваясь, бросила Вишневская, — видишь, три королевы!» «Клал я на них с прибором, — зло прошипел Говоров. — Галя, я хочу, чтоб твои милые подружки из Большого театра уже завтра знали, что ты не будешь сидеть дома и мыть посуду, а продолжишь свою концертную деятельность». Вишневская вскинулась, обожгла его взглядом. «Жди в коридоре, приду через две минуты».

В два часа ночи в радиофицированный уголок подсел Ростропович. Улыбка до ушей, но выглядит плохо — лицо зеленое, скулы обтянуты. «Устал, наверно, — подумал Говоров. — Еще бы, дирижировал целый вечер, а сейчас, когда все гуляют, обходит столики, чтобы никого из гостей не обидеть. В этом весь его характер». Несколько захмелевшие и изрядно поужинавшие «голоса» радостно закурлыкали, загудели: «Мстислав Леопольдович, позвольте выпить с вами за здоровье Галины Павловны!» Ростропович воровато оглянулся: «Друзья, помилуйте, только вам, по секрету. Я пятый день не жру и не пью. У меня двухнедельный курс голодной диеты. Нельзя музыканту жить с таким брюхом».

И Говорову:

— Изнасиловал мою жену?

— Слава, трудящиеся Советской страны жаждут услышать твой горячий привет Министерству культуры и лично товарищу Демичеву.

— Подлец и кровопивец, — сказал Ростропович, непонятно кого имея в виду, Демичева или Говорова.

Утром Говоров принес в монтажную пленку, на которой кроме «И я другому отдана и буду век ему верна» (бурные аплодисменты) были десять минут интервью с Ростроповичем и восемь с Вишневской.

— Какой букет! — ахнул Шафранов. — Да мы такую конфетку соорудим!