Меня зовут Бёрди

– Знаешь, я не обижусь, если ты решишь бросить работу. Ты бы все равно узнал это рано или поздно. Как бы то ни было, я решил, что с первого января будущего года стану одеваться только женщиной, и плевать на тех, кому это не понравится, это будет их проблема, не моя.

– С какой стати мне бросать работу? Не вижу ни единой причины это делать, а вы?

Виноваль улыбается.

– Скажите только, как вас называть, патроном или патроншей, а все остальное – дело хозяйское, мне от этого ни жарко ни холодно.

– Тебе положить сахар в кофе?

– Никогда!

– Прошу, месье, кофе подан.

29

Паоло уходит ранним утром в одолженной Виновалем одежде, с халатом в пластиковом пакете. Он позвонил из конторы слесарю, тот ждет его у подъезда, солнце уже высоко. Выйдя из душа, Паоло говорит себе, что если поторопится, успеет до ухода Берди. Сегодня воскресенье, и ему хочется ее увидеть.

Припарковавшись на площади Бастилии, он садится в закусочной напротив дома за чаем с мятой. Ждет всего несколько минут – и она выходит. Одетая как в то воскресенье, когда он последовал за ней в Шату. Это было месяц назад, гнусный ритуал, стало быть, ежемесячный, и повторится сегодня. Пропустив ее вперед, он идет следом, отлично зная, куда она направится.

Все происходит как в прошлый раз, но сегодня он предпочитает держаться на расстоянии. Знание того, что происходит в нескольких метрах, мгновенно зажгло у него внутри огненный шар ненависти, игла снова пронзает его, но устраниться он уже не может. Перед глазами встают картины убийства. На этот раз он будет не в состоянии наблюдать и не вмешаться. Эти старики поплатятся, так или иначе.

Заняв позицию на опушке леса, он старательно щелкает фотоаппаратом, снимает их одного за другим в жутковатом дефиле. Когда хождение туда-сюда прекращается, убирает аппарат и закуривает. Ему представляется, как Берди сидит на земле, приводит в порядок одежду и пытается сквозь слезы стереть грязь и растекшуюся по платью сперму. Его трясет, ярость готова выплеснуться наружу. Подняв голову, он видит кружащих среди облаков птиц, маленьких черных птичек, наверное, это ласточки. Он не слышал, как она подошла.

– Какого черта ты здесь делаешь?

Перед ним стоит Берди.

– Какого черта ты здесь делаешь, я спрашиваю? Твою мать, тебе здесь нечего делать!

– Да.

– Что – да? ЧТО – ДА?

– Мне очень жаль.

Он чувствует, что к глазам девушки подступают слезы. Она борется изо всех сил, чтобы не расплакаться, застигнутая врасплох в личном аду. Взяв себя в руки, пытается говорить спокойнее:

– Извини, но ты должен мне сказать, что ты здесь делаешь. Что вызнал, что видел. Мне надо знать. Сейчас же.

– Хорошо, пойдем, поговорим по дороге.

Не дожидаясь ответа, он направляется к выходу из парка, ему хочется уйти отсюда как можно скорее.

Она идет рядом и молчит. Оба знают: то, что будет сказано в ближайшие минуты, неизбежно изменит все. Он решается.

– Я не знаю, что тебе сказать и как сказать, чтобы не ляпнуть глупость и не обидеть тебя, но, знаешь, я тебя не осуждаю.

Лицо Берди каменеет, она останавливается.

– Ты давно здесь?

– С самого начала.

Она закусывает губу.

– Ты думаешь, я простигосподи, да?

– Ничего я не думаю.

– Ну, конечно!

– Ей-богу. Но только я не знаю почему… Ну почему ты…

– Почему я – что? Почему беру в рот у стариков? Почему стала губкой для спермы? Это тебя интересует?

– Да… нет… не знаю.

– Если я это делаю, то не ради денег, у меня свои причины.

– Могу себе представить.

– Ничего ты не можешь себе представить, поверь, ты просто дурачок, прилип ко мне, чего тебе надо?

– …

– И вообще, почему ты здесь в воскресенье с утра? И почему я повсюду натыкаюсь на тебя в моей гребаной жизни? А? Только не говори, что случайно, а то у меня крыша съедет.

Они идут дальше. Поколебавшись, Паоло решил сказать минимум. С такой семейкой, как у нее, она имеет право знать. Он рассказывает ей про свою работу в агентстве, про ее мать, которая беспокоится из-за денег и заказывает слежку, про первую поездку в Шату.

– Вот дура, значит, ее деньги волнуют? Никогда она ничегошеньки не поймет, уткнувшись носом в свою кубышку. И давно ты за мной следишь?

– Начал за несколько дней до того, как ты меня засекла.

– В общем, я была права. Ты грязный легаш.

– Не совсем, всего лишь частный сыскарь.

– Какая разница, зарабатываешь на жизнь, копаясь в чьем-то дерьме. Ты кайф ловишь от чужих проблем? А? Это же надо – девушка из хорошей семьи отсасывает у стариков по воскресеньям, киски старухам вылизывает, чуть челюсть не свернула от усердия! Представляю, как ты потешался.

– Мне очень жаль.

– Прекрати это повторять, ты меня бесишь.

Она вздрагивает, резко останавливается, ее трясет, и слезы текут по щекам. Она садится на капот машины и дрожит, обхватив себя руками.

– Не надо мне ничего говорить, не надо ничего объяснять, если не хочешь. Тебе нечего оправдываться, но от того, что я видел, у меня волосы встали дыбом, и я просто не могу понять.

– Да что ты вообще можешь знать? Ты – на байке, с гитарой со смазливой мордахой?

– Ничего, я ничего не знаю.

– …

– Не будем ни о чем говорить, если ты не хочешь. Я могу вообще уйти, если тебе будет легче.