Тем же вечером он рано засыпает, положив руку под щёку. Я всё ещё стою на страже, как и всегда. Раздвижную дверь после инцидента с енотом держат закрытой, но я беспокоюсь, что бордер-колли может пробраться в дом как-то иначе. Запрыгнет через окно? Позвонит в дверь и просто зайдёт? Нужно рассматривать все возможности. Я внимательно прислушиваюсь, и до меня доносится шёпот в кухне.
Я решаю узнать, в чём дело, поискать слабые места, которыми может воспользоваться бордер-колли. Мой ошейник с жетонами звенит, когда я иду по коридору. Если Мама и Папа и заметили меня, то ничем это не выдали. Они стоят лицом друг к другу в полутьме, обмениваясь запахами. Запахи клубятся вокруг них.
Вот малоизвестный факт обо мне. В молодости я наскакивал на людей, приветствуя их. Да, знаю. Сейчас трудно представить, чтобы я стоял на задних лапах и прыгал в объятия моей семьи и их друзей. Но меня настолько переполняла любовь к ним и облегчение от того, что они снова пришли, что я в буквальном смысле не мог сдерживаться. С годами прыжок сменился толчком лапой, и он до сих пор отлично работает. Подталкиваю кого-нибудь лапой под колено, словно говорю:
Войдя в кухню, я приподнимаю лапу, которой обычно толкаю людей (правую, а не левую), но что-то говорит мне, что сейчас не время.
Мама запускает пальцы в волосы.
— Мы не можем дальше так жить. Не можем притворяться, что всё хорошо, что
— И что нам тогда делать? — спрашивает Папа, сложив руки на груди. Его лицо напряжено.
— Не задавай мне таких вопросов.
— Каких вопросов?
— На которые ты и так уже знаешь ответы.
Я всё ещё жду, пока они обратят на меня внимание, но тут у меня начинают стучать зубы. Иногда такое случается, когда я мёрзну, когда меня обдувает пронизывающий ветер, но в очень редких случаях я стучу зубами, когда беспокоюсь.
— О, Космо, — говорит Мама тихим голосом, наконец поворачиваясь в мою сторону. — Иди сюда. Всё хорошо.
Я сомневаюсь. С одной стороны, я понимаю, что на самом деле вообще
— Мы справимся, — говорит Папа.
Ко мне он обращается или к Маме, я могу только догадываться.
— Дети…
— Знаю, — отвечает он. — Знаю.
На какое-то мгновение кажется, что я вернулся в самые далёкие дни, когда нас было только трое: Мама, Папа и я. Мы стоим так близко друг к другу. Я хочу, чтобы они разулись, взялись за руки и начали танцевать.
— Думаю, нам надо отправиться в поход, — наконец говорит Папа.
— Дэвид…
— Нет, послушай меня. Это будет хорошо для нас. Поехать куда-нибудь всей семьёй… Твой брат же на этой неделе едет на пляж? Мы отправимся с ним. Будем жить в другом домике, но он будет рядом, и это хорошо. — Папа подносит руку ко рту. — Просто скажи «да». Пожалуйста.
Навострив уши, я жду ответа. Сквозь стук своих зубов я слышу, как она отвечает:
— Хорошо.
22
Пляж — моё любимое место во всём мире. Думаю, это всё из-за моего происхождения — я родился в доме недалеко от берега, — а ещё потому, что я люблю песок, который, конечно, не так вкусен, как кажется на первый взгляд, но всё равно добавляет чудесной текстуры к бургерам, обронённым на землю. На пляже в Миртл-Бич Макс впервые предложил мне поплавать. Помню, как я робко вошёл в океан, волны были тёплыми, как вода в ванне, и я почувствовал себя свободным — совершенно по-новому.
— Ты справишься! — подбадривал меня Макс. — Вот так, Космо! Плыви!
Вода и я, мы
Каждое лето после этого, когда открывался общественный бассейн, меня тянуло к воде. Я срывался с поводка — потом Мама всегда кричала: «Нет, Космо, нет!» — и, буквально лопаясь от энергии, я бежал к бассейну, прыгал и плюхался животом на воду. После этого меня всегда быстро прогоняли. В бассейн было очень легко попасть, но трудно выбраться: я пытался залезть по маленькой лестнице, но поскальзывался. Потом пробовал просто вылезти, держась за бортик, но падал. Чаще всего Папа спускался в глубокую часть бассейна, пока я плескался. «Вот же чёртов пёс», — с улыбкой говорил он, вытаскивая меня сильными руками.