Меня зовут Люси Бартон

Кроме Джереми, в то время моим единственным другом в Виллидж была высокая шведка по имени Молла, по крайней мере на десять лет старше меня, но у нее тоже были маленькие дети. Однажды, проходя вместе со своими детьми мимо наших дверей по пути в парк, она вдруг заговорила со мной об очень личном. Ее мать плохо с ней обращалась, сказала Молла, и когда у нее родился первый ребенок, ей стало очень грустно. Ее психоаналитик сказал, что она грустит из-за всего, что недополучила от своей матери. Не то чтобы я ей не верила, просто ее история не заинтересовала меня. Дело было в ее стиле, в ее откровенной манере сразу же выплескивать то, о чем не принято говорить. К тому же на самом деле и я ее не интересовала, так что наше общение ни к чему не обязывало. Я ей нравилась, она была мила со мной. Молла оказалась властной натурой, и она диктовала мне, как следует обращаться с моими детьми, и советовала водить их в парк. Она тоже мне понравилась. Находясь рядом с ней, я словно смотрела иностранный фильм. Она упоминала разные фильмы, и я никогда не понимала, о чем она говорит. Наверно, она это заметила, но из вежливости не показывала виду. А быть может, просто не верила, что можно быть такой дремучей. Когда она говорила о фильмах Бергмана, или о телевизионных шоу шестидесятых, или о музыке, у меня был отсутствующий вид. Как я уже говорила, я не знала общеизвестные вещи, касающиеся культуры. В то время я едва ли сознавала эту свою особенность. Мой муж знал про это и пытался помочь, если оказывался в тот момент рядом. Он говорил: «О, моя жена не видела многие фильмы, когда росла, так что не обращайте внимания». Он не уточнял, что мое детство прошло в бедности – ведь даже у бедных людей был телевизор. Кто бы в это поверил?

– Мама, – тихо произнесла я следующей ночью.

– Да?

– Почему ты сюда приехала?

Последовала пауза. Кажется, она заерзала в кресле, а впрочем, я не уверена: моя голова была повернута к окну.

– Потому что позвонил твой муж и попросил меня приехать. Наверно, ему нужно было, чтобы при тебе была сиделка.

После долгого молчания – оно длилось минут десять, а быть может, почти час, – я наконец сказала:

– Ну что же, все равно спасибо.

Она не ответила.

Среди ночи я проснулась от кошмара, который не могла вспомнить. Раздался ее тихий голос:

– Уизл, спи. А если не можешь заснуть, просто отдыхай. Пожалуйста, отдохни, детка.

– Но ты же никогда не спишь, – возразила я, пытаясь сесть. – Как ты можешь обходиться без сна каждую ночь? Мама, ты не спишь уже две ночи!

– Не беспокойся обо мне, – попросила она. И добавила: – Мне нравится твой доктор. Он о тебе заботится. Врачи, живущие при больнице, ничего не знают – да и откуда им знать? Но он хороший, он позаботится о том, чтобы ты поправилась.

– Мне он тоже нравится. Я люблю его.

Через несколько минут она сказала:

– Мне жаль, что у нас было так мало денег, когда вы росли. Я знаю, это было унизительно.

Я почувствовала, как сильно покраснела в темноте.

– Не думаю, что это имело значение, – возразила я.

– Конечно, имело.

– Но теперь у нас все прекрасно.

– Я не так в этом уверена, – задумчиво произнесла она. – Твой брат – мужчина средних лет, который спит вместе со свиньями и читает детские книжки. А Вики – она все еще злится. Дети в школе смеялись над вами. Мы с твоим отцом не знали этого. А следовало бы знать. Вики до сих пор очень злится.

– На тебя?

– Думаю, да.

– Это глупо, – сказала я.

– Нет. Матери должны защищать своих детей.

Немного помолчав, я ответила:

– Мама, есть дети, которых матери обменивают на наркотики. Есть дети, у которых матери исчезают на много дней, просто бросают их. Есть… – Я умолкла, так как устала от этих слов, звучавших фальшиво.

Она продолжила:

– Ты была не такой, как Вики. И не такой, как твой брат. Тебе было не так уж важно, что думают люди.

– Почему ты это сказала? – спросила я.

– Посмотри, как ты теперь живешь. Ты просто шла вперед и… сделала это.

– Понятно. – Правда, мне не было понятно. Как мы можем вообще понять что-то насчет себя? – Когда я пошла в школу, я была очень маленькая. – Я вытянулась на спине на больничной койке. В окно проникал свет от зданий. – Я весь день скучала по тебе. Когда меня вызывал учитель, я не могла вымолвить ни слова, у меня ком стоял в горле. Не знаю, как долго это длилось. Но я так скучала по тебе, что иногда плакала в уборной.

– Твоего брата рвало.

Я немного подождала. Прошла не одна минута, прежде чем мама снова заговорила:

– Когда твой брат был в пятом классе, его каждый день рвало перед школой. Я так никогда и не выяснила почему.

– Мама, – спросила я, – какие детские книжки он читает?

– О маленькой девочке в прериях – это целая серия. Он любит эти книги. Но он, знаешь ли, не какой-нибудь там отсталый.

Я посмотрела в окно. Свет от Крайслер-билдинг сиял, как маяк – символ лучших надежд человечества, его величайших стремлений и жажды красоты. Вот что мне хотелось сказать моей матери об этом здании, на которое мы смотрели.

– Иногда я вспоминаю тот грузовик, – сказала я.