Меня зовут Шейлок

Шейлок поднял голову и увидел Струловича: он тоже облюбовал себе участок сада и теперь шагал туда-сюда, уйдя в собственные мысли и беззвучно шевеля губами. Одинокий человек, которому не поговорить с женой.

Шейлок без труда прочел, что говорил Струлович:

– Я так вам отомщу…

Чувства его были Шейлоку понятны. Он и сам когда-то мечтал «так» отомстить.

Я отомщу вам так, что вся земля…[61]

По крайней мере, Струловичу есть чего ждать. Он еще не знает сам, чем отомстит. А Шейлок в тупике. То, что он сделал, он уже сделал, а то, что только намеревался, не сделает теперь никогда.

Я скучаю по будущему, подумал Шейлок.

– Скажи, – снова обратился он к Лии, – удержать мне его – или довести до той мстительной ярости, о которой он мечтал всю жизнь?

Холодная земля, вместе с которой вращалась Лия, издала тяжкий стон.

– Хорошо, – кивнул Шейлок. – В этом, как и во всем остальном, я последую твоему совету.

* * *

– Что нам делать? А вот что нам делать!

Плюрабель указала большим пальцем себе за плечо, как бы говоря: «Отправить их куда подальше. Поездом, кораблем, самолетом – чем угодно. Лишь бы сплавить отсюда».

Д’Антон колебался.

– Стоит ли злить такого низкого человека?

– Еврея?

– Да, богача-еврея.

– Жида?

– Ну да, денежного мешка, кого же еще?

Они рассмеялись. Даже в трудную минуту приятно поиграть в «еврепитеты».

– Ну вот, я забыла, о чем шла речь. Повтори, пожалуйста, свой вопрос.

– Я спросил, стоит ли злить еврея.

– Ты про неумолимого пса?

– Перестань, Плюри!

– Настаиваешь?

– Настаиваю. Спрашиваю еще раз: стоит ли его злить?

– Тебе ведь не безразличны наши друзья?

– Мне небезразличен Грейтан. Дочка еврея значит для меня чуть меньше.

– Зато для меня она значит очень многое. Я не позволю судить о Беатрис по той свинье, которую она зовет отцом.

– По тому свиноненавистнику, хочешь ты сказать.

– Что же, одна свинья вполне может ненавидеть другую. Но пойми: Беатрис не он, как и я не мой отец.

– Твой отец, насколько я понимаю, принадлежал к несколько иной породе отцов.

– Он не был жидом, вурдалаком, изувером и кровопийцей, если ты об этом.

– Да, я имел в виду нечто подобное.

– Я люблю Беатрис, несмотря на ее толстогубого папашу. Я полагаю, у него толстые губы – мы ведь ни разу с ним не встречались.

– Толстые и влажные.

Говоря это, д’Антон старался не смотреть на губы своей собеседницы.

– Так я и думала. А у Беатрис – пухлые и соблазнительные.

– Как у тебя.

– Спасибо. Но не отвлекайся. Грейтан любит Беатрис, и я требую, чтобы ты тоже ее любил.

– Так почему бы им не переждать здесь, пока буря не стихнет?

– А вдруг буря не стихнет? Не хочу, чтобы этот крючконосый – я полагаю, у него крючковатый нос (можешь не отвечать) – ломился ко мне в дверь. Сам понимаешь, журналисты придут от такого в восторг. К тому же влюбленным надо немного побыть наедине. Беатрис ведет себя как-то странно. Они с Грейтаном уже успели поссориться. Как бы она не пришла к выводу, что совершила ошибку. И потом, ты же знаешь Грейтана. Чуть что не так, он сразу бежит искать себе новую жену.

– В любом случае им нельзя уезжать. У Грейтана матчи. Не может же он возвращаться в Стокпорт каждые выходные.

– Разве его не дисквалифицировали за то приветствие?

– Это было год назад, если не больше.

– А нельзя сделать так, чтобы снова дисквалифицировали? Пусть стукнет кого-нибудь.

– Сделать-то можно, но вряд ли Грейтан будет нам благодарен. Еще одна дисквалификация, и его карьере конец.

– Тогда давай попросим дать ему отпуск по семейным обстоятельствам. Всех менеджеров я знаю, и каждый из них мечтает оказаться на моей передаче. – Плюрабель игриво тряхнула волосами. – Или в моей постели. Поверь, менеджер Грейтана у меня в руках. Как его зовут?

– Не знаю, удачная ли это идея…

Дело запутывалось. Д’Антон уже не мог сообразить, каким образом один план действий влияет на все остальные. Что же будет с надеждами Барнаби? И как побег парочки за границу скажется на его собственном замысле помочь Струловичу с открытием галереи в обмен на эскиз Соломона Джозефа Соломона? Похоже, все в итоге проигрывают.