Меня зовут Шейлок

– Тогда делайте свое грязное дело, – произнес д’Антон, оглядываясь в поисках Барнаби. Как жаль, что он оплачивает не его долг, а долг Грейтана. При мысли о Барни сердце д’Антона полнилось поэзией. «Дай руку, Барнаби, – мог бы он сказать. – Привет мой шлю жене твоей достойной. Пусть судит, был ли у Барни друг…» Д’Антону нравилась эта постепенно затухающая интонация. «Пусть судит, был ли у Грейтана друг», – звучало совсем не так.

Д’Антон хотел попросить Плюрабель засвидетельствовать Барнаби его почтение, однако у нее были собственные дела.

– Могу я сделать заявление, прежде чем мы покончим с этим? – спросила она, обращаясь к Струловичу. – Горести отца мне понятны. Мой собственный отец умер в страхе за будущее дочери. Не могу сказать, чтобы он слишком старался меня защитить, однако его предосторожности далеко не облегчили мой путь. Иногда отцу следует просто отпустить ребенка в большой мир…

– Я и так отпустил ребенка в большой мир, и мир его осквернил. Я заключил сделку, которая не вернет мне дочь, но сделка есть сделка. Этот джентльмен, если верить отзывам – по крайней мере, его собственным отзывам, – человек чести. Именем этой чести он обязан дать мне то немногое, о чем я прошу.

– Для него это очень даже многое, – заметила Плюрабель.

Струлович кашлянул и взглянул на Шейлока в поисках участия, но тут же вспомнил, что от Шейлока участия ждать не приходится. Без шляпы он выглядел более приветливо. Чопорно, но милостиво. Директор прогрессивной, однако не слишком прогрессивной средней школы.

– Последствия операции могут быть чудовищны, – продолжила Плюрабель. – Ваша цель – унизить моего друга. Что же, цель достигнута. Нет ли у вас, кроме того, намерения нанести ему непоправимый вред? Я не преувеличиваю, у меня есть данные. – Она достала из кармана распечатку, на которой Струлович заметил логотип «Википедии». – Данные о несчастных случаях и даже летальных исходах. Несомненно, они заставят вас задуматься. Я друг Беатрис. Я считала себя ее покровительницей. На этих правах прошу – именем вашей собственной веры и веры вашей дочери – помиловать человека, который сознательно никогда не тронул бы даже волоса на ее голове.

Плюрабель, казалось, повторяла заученный текст и не глядела в глаза тому, кого пыталась убедить.

– Слишком поздно, – ответил Струлович. – Мы заключили сделку. Давайте покончим с этим и навсегда позабудем друг о друге. Насколько я понимаю, машина ждет.

Струлович повернулся к д’Антону и сделал учтивый жест – только после вас.

Они тронулись было с места, но их снова остановили.

– Постойте. Одно лишь слово.

Струлович удивленно обернулся. На этот раз говорил Шейлок, который до сих пор держался с подчеркнутой отрешенностью, возбуждая всеобщий интерес полным безразличием к событиям этого дня, а также к их участникам. Шейлок скучающий. Шейлок отсутствующий. Однако то было раньше. Теперь, словно побуждаемый к действию некой внешней силой, он стал другим человеком. Доброжелательным, желающим, чтобы его выслушали. Шейлок настойчивый. Примирительный тон, мягкий голос, обнаженная голова.

– Что такое? – спросил Струлович.

– Минуту вашего внимания, – ответил Шейлок, – не более.

– Все уже и так сказано.

– Не все.

– Разве я о чем-то забыл? Или, быть может, вы забыли?

– Забыл? Я – нет. – Шейлок выдержал паузу, словно то обстоятельство, что он и Струлович разные люди с разными воспоминаниями, заслуживало особого внимания. – А вот вы – да. Вы кое о чем забыли.

Внезапно скучное серое небо показалось грозовым. Это было Шейлоку вполне по плечу. Он мог воздействовать на атмосферное давление, мог будоражить погоду силой того, что будоражило его самого. Струлович поднял взгляд, увидел перед собой прошлое и будущее. Его охватила усталость, знакомая всем пророкам.

– У меня нет времени на банальности, – сказал он. – Я не нуждаюсь в уроке. Дело решено.

Он кивнул д’Антону, который уже покорился судьбе – вне зависимости от того, что означало вмешательство Шейлока.

Однако Шейлок еще не закончил.

– Вы принимаете условия соглашения? – спросил он и впервые взглянул д’Антону в лицо.

Веки д’Антона опустились, словно тяжелые портьеры.

– Полностью принимаю, – ответил он.

– Вы признаете, что они справедливы?

– Справедливы? Разве речь идет о справедливости?

– Если вы считаете иначе, значит, не можете их принять.

– Я принимаю условия, потому что должен.

– Что же вас обязывает?

– У меня нет выбора.

– Вы могли бы отказаться.

– Если откажусь, пострадают те, кого я люблю.

– А вы? Вы сами не пострадаете?

– То, что случится со мной, меня не волнует.

– Иными словами, вы добровольная жертва?

– Да.

– Следовательно, обе стороны получат то, чего хотят. По-моему, это справедливо.

Д’Антон кивнул.

– Итак, я спрашиваю еще раз: вы признаете, что условия соглашения справедливы?

– Жестоки, но справедливы.

– Но справедливы?

Я словно зубы у него вытягиваю, подумал Шейлок.

– Да, – ответил д’Антон. – По справедливости – справедливы. – Он слабо улыбнулся собственной шутке. – Однако не более того.

Шейлок, не оценивший юмора, кивнул и повернулся к Струловичу:

– Ну, так должен жид быть милосердным…