Меня зовут Женщина

Радио действительно вопит во весь размах ущелья, изводя слушателей партийными песнями и окриками. Когда с юрты снимают большой навесной замок, мы цепенеем. Стены внутри затянуты алым и синим шелком, вокруг печки стоят три антикварных дивана в резных кружевах, в комоде ждут бокалы и пиалы, пол застелен дорогим ковром, а у двери садится на корточки заторможенная подобострастная прислуга, прилагающаяся к юрте. Мы с трудом подавляем визг восторга, потому что, если не принять юрту как должное и обнаружить невинную хлестаковщину, через полчаса окажешься в «беленькой домочке».

— Ничего, ничего, — говорит Миша поставленным актерским голосом. — Энхе, где тут дров нарубить?

— Зачем дров нарубить? Монгола все сделает. Прислуга действительно разводит огонь, застилает диваны, расставляет посуду и снова садится на корточки, созерцая нас глазами-локаторами: не изволим ли мы чего. Она не понимает ни слова по-русски или прикидывается и страшно нас комплексует. Очень хочется ее послать, но неудобно, мы наливаем ей пиалу чая, которую она созерцает как фигурку Будды, но так и не решается пригубить. Затянув всю юрту веревками, мы развешиваем мокрую одежду, фричики добавляют свою, всячески демонстрируя зависть нашим жилищным условиям.

— Я нашел женщину, которая приехала с Украины, может быть, она что-нибудь знает о твоих детях, — сообщает Ричард.

— Украина большая.

— Планета Земля вся маленькая, а ты говоришь, что Украина большая, — отвечает Ричард и тащит меня в другой конец турбазы. По дороге Ричарда хватают все идущие навстречу дети, которых он за пару часов пребывания здесь успел обучить английским и африканским играм в мяч, владея десятью монгольскими словами. В коттедже нас встречают как дорогих гостей, вытаскивая на стол все, что есть. Молодая пианистка из Чернигова с нервным приятным лицом, ее десятилетняя издерганная дочка и очаровательная монголка, преподающая русский язык.

— Давно ли вы с Украины? Мои дети с мамой там живут на даче, и я почти месяц не имею связи с ними.

— Я здесь два года, — говорит пианистка Лиля. — Муж работает на заводе, а я преподаю музыку детям. Монгольские дети невероятно музыкальны, и мне очень интересно. Дома на Украине у меня были большие сложности, а здесь я спокойна и совершенно счастлива, — говорит она, барабаня длинными пальцами по столу, и в глазах у нее такая тоска, что даже Ричарду понятно, как бесстыдно она врет. Когда мы идем по тропинке к столовой, она хватает меня за руку и плачет.

— Послушайте, какое счастье встретить здесь своих. Я ненавижу Монголию, но у меня нет другого выхода. Я хочу все объяснить вам, потому что мы больше никогда не увидимся. Каждое утро я надеюсь, что это последний день в моей жизни. Мне жаль мою дочь, но это сильней меня. Мне кажется, что я тяжело больна психически, я почти не сплю, я засыпаю под утро и ем большие дозы транквилизаторов. Я уехала сюда, чтоб прийти в себя, но мне стало хуже.

— Это связано с мужчиной, который остался дома?

— А что, это видно?

— Видно.

— Тогда почему мой муж не видит этого?

— Потому что тогда ему придется принимать решение, которое должны принять вы сами.

— Но у нас дочь. Посоветуйте что-нибудь, я прошу совета не потому, что я — дура, а потому, что здесь, среди этих гор, среди этой чужой жизни у меня все сместилось, мне кажется, что я уже на том свете.

— Попробуйте честно сказать себе, в какой ситуации вы перестанете быть несчастной, и попробуйте добиться этой ситуации. И не прикрывайтесь дочерью, сейчас возле вас она живет в аду, посмотрите на нее внимательно.

— Но мой муж любит меня!

— И будет очень горевать, если однажды вы наедитесь таблеток! Если это вас утешает, то я ничем не могу вам помочь. Пойдемте, я познакомлю вас с одной голландкой, она гораздо умнее меня.

Елена все понимает с порога, она кладет пианистку на постель, вводит ее в состояние транса и задает ей вопросы.

— Я могу только наладить ее сон, а ей надо, чтоб кто-то наладил ее жизнь, потому что она не хочет делать это сама. Она — классическая женщина-жертва. Причем она трижды жертва: она приносит себя в жертву ребенку, любимому и мужу. Ужас не в том, что она устраивает из своей жизни тюрьму, ужас в том, что потом ее дочка построит точно такую же модель семьи. И так это будет из поколения в поколение, пока кто-нибудь не осмелится и не разорвет эти цепи.

Вечером в зальчике типа клуба происходит братание. Собственно, нас спасали от дождя, но местная администрация хочет выдоить из этого общественное мероприятие. Вообще в Монголии все время ощущение; что на машине времени я отъехала назад в свое пионерское детство.

— Скажите правду, кто вы такие? — спрашивает пианистка. — Почему вас поселили в правительственной юрте? Вся турбаза переполошилась, последние годы в эту юрту не пускали никого, даже на экскурсию!

Не желая мерзнуть в домике, я отвечаю уклончиво-многозначительно.