Меня зовут женщина

– Профессор Саймон Смит хочет сказать несколько слов от лица английской части Каравана культуры.

– Профессор Саймон Смит хочет сказать несколько слов от лица английской части Каравана культуры, – бодро переводит Лена Бурмистрова, и германоговоряшая часть публики снова аплодирует.

– О нет, – кричит Саймон, – я должен еще подумать!

– Профессор Саймон Смит хочет сказать… – говорю я и леплю очередной текст о загадочной русской душе и феномене русской интеллигенции.

– Профессор Саймон Смит хочет сказать… – переводит Лена, и германоговорящая часть снова аплодирует.

– Президент каравана Урс Польман, – объявляю я. – Я прошу человека, способного немедленно помочь с английским переводом, подняться на сцену.

– Президент каравана Урс Польман. Я прошу человека, способного помочь… – дублирует Лена Бурмистрова, германоговорящие хлопают, англоговорящие уже созрели для взрыва, а на сцену никто не поднимается.

Урс долго, торжественно и нудно пересказывает то, что напечатано во всех афишах и листовках, германоговорящая часть жидко аплодирует.

– Перед вами выступит Клер Нигли из Парижа, – объявляю я. – Лена, умоли ее говорить по-английски!

– Я уже пыталась, она не желает! Франкоговорящая часть зала оживляется, потому что Клер сопровождает монолог экспансивной пластикой, а потом, резко повернувшись, бросается на меня с пылкими лобзаньями. Поскольку из ее выступления я понимаю только словосочетание «русская идея», я догадываюсь, что в моем лице и теле она тискает русскую идею.

– Лена, у меня вся морда в помаде? – спрашиваю я.

– Вся, – отвечает честная Бурмистрова. – Сотри хоть с носа.

– Почему нет английского перевода? – раздается тихий голос из второго ряда. И его ядовитое «уай» подхватывает ползала.

– Я хочу представить русского драматурга и борца за права человека Александра Железцова, – говорю я. – Саймон, если ты сейчас не выступишь, то поезд никуда не поедет, – угрожаю я. И тогда доверчивый и щепетильный Саймон, вслед за Сашей Железцовым, начинает говорить по-английски такую тягомотину, что англоговорящая часть зала немедленно засыпает, Лена не может перевести это на немецкий в ответ на обиженное «варум» немедленно возмущенной германоговорящей части. Слава богу, что их сменяют музыканты, однако проблема перевода примерно в этом виде и сохраняется до конца каравана, видимо, символизируя «социальную скульптуру как образ будущего сотрудничества многих этнических и религиозных групп».

– О, я знаю, – говорит мне хорошенькая француженка, поджав губы, – это все специально подстроили немцы, чтобы мы и англичане чувствовали, что они здесь главные! Они всегда так делают! Ты даже не представляешь, как мы ненавидим их в Страсбурге! Ведь это наша земля, а они считают, что их!

Однако все довольны открытием, щебечут, воркуют, тусуются, пытаются разобраться в программе на сегодня и, поскольку это невозможно из-за перевода, махнув рукой, разбредаются обедать. Отельные – в отель, приватные – к хозяевам.

– Вместо обеда я пойду осматривать Кремль, – говорит Джулиан и испаряется. Меня всегда потрясало, как они ухитряются без единого русского слова не потеряться в городе и, возвратившись, объяснить нам, где что можно купить подешевле.

– Вы хотите пообедать? – спрашивает переводчица Ира Константинова, женщина интуристовского розлива, умудрившаяся впихнуть в караван свою пэтэушную дочь. – Я уже договорилась в «Москве», все уже оплачено. По семь долларов с носа.

– Кем оплачено?

– Какой-то молоденький немец, сын хозяина бензоколонки.

И компания приватных в нашем сопровождении оказывается за длинным столом, вокруг которого носится стая официантов.

Соображать некогда, я думаю, что если обед оплачен частично, то я пришла не одна, а с красавцем Уго. В крайнем случае заплачу за себя рублями по курсу. Сумма астрономическая, но отступать некуда.

– Вот проект спасения московской экологии, – говорит Уго справа и разворачивает буклет под названием то ли «Мир дерева», то ли «Дерево мира». – Ты должна в этом участвовать.

– Конечно, – зевая, отвечаю я. Очень хочется спать.

– Я хочу составить галерею молодого русского авангарда, – говорит Менинг из Лондона, сидящий слева. – Я хочу, чтоб ты помогла мне.

– Обязательно, – вежливо улыбаюсь я.

– Я работаю артистом, я хочу, чтоб ты написала для меня пьесу, – говорит Георгий из Берлина, сидящий визави.

– Непременно, – отвечаю я. Милые ребята, почему им не приходит в голову спросить, заплачено ли за обед, сколько и кем? Я-то еще пребываю в состоянии совковой придурковатости, когда снимаешь последнюю рубашку, чтобы купить иностранцу пирожное.

– Вон тот тип из Парижа, – шепчет мне на ухо Ира Константинова, – говорит, что он заплатил больше, чем остальные. Он требует свои доллары обратно, а официанты говорят, что и так не хватает. Что делать?

– Боже, как неудобно! – Я давлюсь салатом. У меня нет с собой ни одного доллара, только рубли. – Вот деньги, отдай ему рублями, это по самому высокому курсу. Боже, как стыдно!