Меняла

– У всех вампиров такие! – слышу в ответ и вижу улыбку. – Но помни, лишь вампир может увидеть радугу в глазах вампира!

Она смеется, и разноцветные радужки полыхают яркими огнями в обрамлении длинных ресниц.

– Ты жаждешь поцеловать кровопийцу? – она снова смеется и прячет губы, прижимаясь ко мне бархатной щекой.

– Сгораю от желания! – перекрикиваю музыку и целую маленькое ушко. – А вампир спрячет клыки?

– Клыки? – она отстраняется и удивленно смотрит на меня: в ее глазах кружат осколки радуги. – Какие клыки? Ты начитался россказней о кровососах, чесноке и осиновых кольях?

Смеется, обнажая два ряда жемчужно-белых зубов.

– Не верь, я инициирую тебя поцелуем!

Я ловлю прикосновение ее мягких губ, и наслаждение захлестывает меня, захватывает в бешено вращающийся водоворот страсти, несет к водопадам, что разбиваются в сверкающую пыль на дне каньонов неосуществленных желаний.

– Ты красив, – говорит она, снимая черную маску с моего лица. – А голос твой также прекрасен как лик? Арию мистера Икса споешь, если уж им нарядился?

– Ты начиталась театральных программ и жаждешь услышать мой голос? – улыбаюсь, отвечая иронией на иронию. – Я – охотник на вампиров, спрятавший глаза за маской, а душу в черную мишуру одежд. Я пришел за тобой!

И снова поцелуй, и снова полет над толпой, пульсирующей в ритме танца как многоцветная медуза в океанских водах. Ее ладони жгут спину сквозь тонкую ткань костюма, а зубы оставляет на губах глубокие, саднящие от удовольствия раны. Она пахнет Кензо, молодостью и страстью.

– Пойдем отсюда!? – шепчу я, спрятав губы в шелковых прядях каштановых волос. – Я так давно искал тебя!

– Ты когда-нибудь занимался сексом, танцуя в толпе?

– Нет! – соврал я и опустил руки к массивной застежке на ее широком кожаном поясе.

– Не моргай. Смотрим друг другу в глаза. И пусть весь мир подождет!

Она положила маленькие ладошки мне на плечи, и увлекла к ближайшей колонне. И слова пропали куда-то, канули в лету, растворились в звуках чарующей мелодии, сменившей монотонный ритм быстрого танца. И зал Титаником поплыл на виду у звезд, пришедших на смену цветным прожекторам. И мы на палубе. Сгораем от нестерпимого жара желания. А рядом ледяной айсберг реальности. Белеет прямо по курсу, грозя гибелью нашему еще не родившемуся чувству.

Мои руки уже проникли к ней под рубашку, пальцы ласкают соски, напрягшиеся и затвердевшие от жестких прикосновений, а язык не покидает ее губ, влажных, полураскрытых свежим розовым бутоном. Ее пальчики на моем теле. Ногти. Прикосновения остро заточенных бритв к незащищенной коже. Я опускаю ладони и расстегиваю жесткий ремень, придерживая ее брюки. Она выгибает спину, я чуть приседаю, и вхожу в нее, прижимаясь спиной к холодному мрамору колонны. Медленные покачивания в такт музыке. И пусть смотрят все, пусть видят, пусть чувствуют, как нам хорошо…

– В детстве ты мечтал о полетах, – не прекращая ритмично двигаться, прошептала она, – мысли твои нестройным рядом теснились в неразвитом мозгу, ты хотел ДРУГОЙ жизни и ДРУГИХ ощущений.

Она улыбнулась и поцеловала, не отрывая взгляда от моих, светящихся от наслаждения, глаз.

– Ломая руки, ты вырывался из железных оков обыденности, стремился куда-то, – Она резко дернулась в сторону, и боль раскаленной иглой пронзила тело. – Не бойся. Я просто играю с тобой. Как кошка с мышкой…

– Или мышка с кошкой, – я сладко улыбнулся, пролив яд на слабый росток взаимной симпатии. – Прелесть в неведении…

И снова поцелуй, и снова ее глаза, чарующие, баюкающие разум, сковывающие волю. В них кружились водовороты цветовых бликов: голубая лазурь плавно сменялась насыщенной бирюзой, в которой плавали ярко-красные лепестки, песочные вихри заметали океанскую синь, а изумрудная зелень плавно переходила в вишневые и коричневые аккорды. Мы были в плену у наслаждения, оно длилось и длилось. Уже закончилась песня, уже гремели вокруг стройные ритмы в «четыре четверти», а мы все не могли остановиться. Когда наслаждение стало нестерпимым, сознание подернулось рябью и сладкая истома наполнила тело. Я безвольно повис у нее на плечах.

Боль… Губы отозвались резкой болью…

Жест… Я оттолкнул от себя девчонку, и она тут же исчезла в танцующей толпе…

Кровь… Капает из прокушенных губ и ложится красными кляксами на белоснежную майку…

Вино… Шатаясь и неуклюже лавируя между танцующими телами, я брел к огням выхода…

Такси… По шахматному полю на оранжевом фонаре гуляют пешки и ферзи…

– Вам куда? – хитроватый прищур и дымящая сигарета в руке, уверенно покоящейся на руле.

– Большая Якиманка.

– Пятьсот. У тебя вся майка в крови.

– Это – моя кровь, едем!

Усталость… Ничего не соображая, падаю в машину и сливаюсь с неудобным сидением. Усталость и увядание. Меня мутит от выпитого, ночные огни за грязными окнами сливаются в светящиеся полосы и исчезают за поворотами…

– Приехали, вылезай.