Меншиков

Немало было и иноземцев, которые не видели в это время в Петре ни зрелого политика, ни толкового государственного деятеля вообще. «Он умён, деятелен, любознателен, но по основным своим качествам не дотягивает до той высоты, с которой обычно связывают понятие о государственном человеке, — полагали они. — Это молодой фантазёр. В нём своеобразно сочетаются сильный темперамент и довольно острый ум с политической наивностью и распущенным мальчишеством. В самом деле, разве не фантазия, что он считает возможным в два года создать большой флот, образовать кадры русских моряков и одним своим посольством склонить к союзу против Турции целую европейскую коалицию — цезаря и папу, Англию, Данию и Пруссию, Голландию и Венецию? Царь, который бросается в такие небывалые и неожиданные предприятия, конечно же, возбуждает множество опасений. Не мудрено, что многие московские умы смутились, понимая несбыточность подобных мечтаний».

Недовольство московских старозаветных людей новыми, «еретическими» порядками вылилось в заговор на жизнь государя. Участники заговора — родовитые вельможи Алексей Сорокин и Фёдор Пушкин да стрелецкий полковник Иван Цыклеров с товарищами — сговорились и…

— Порешили. Александр Данилович, ночью поджечь дом недалеко от его. государя, покоев и в смятении на том пожаре убить государя Петра Алексеевича, — рассказывал Меншикову пятидесятник стремянного Канищева полка Ларион Елизарьев.

— Зажечь дом, говоришь?

— Так, — мотал смоляной бородой Елизарьев, — ибо ведомо им, злодеям, что государь не оставит поспешить для утушения пожара.

— И убить?

— Изрезать ножей в пять, ироды, порешили…

В тот день Пётр был у Лефорта — пировали по случаю решённого отъезда за границу «великого посольства».

Улучив подходящий момент, Меншиков отозвал государя в сторонку:

— Есть что сказать.

— Нашёл время!

— Дело не терпит, мин херр.

Пристально глянув в округлившиеся глаза Алексашки и тотчас поняв, что дело, как видно, нешуточное и впрямь неотложное, Пётр ухватил его за обшлаг и, потянув за собой, резко зашагал, направляясь в дальнюю комнату.

Оглянулся на лакея в дверях.

— Закрой! Стой там!.. Никого не впускай!

Подтолкнул Данилыча к креслу. Сам зашагал.

— Говори!

— Аника Щербаков, — начал Данилыч, — как-то по холостому делу завёл меня к своим сродственникам Елизарьевым. Дочь, говорит, у Лариона Елизарьева хороша…

— Стрелец? — перебил его Пётр.

— Пятидесятник стремянного Канищева полка.

— Ну?

— Суд да дело… За вишнёвкой домашней да за пирогами с говядиной… Я самой-то и говорю: «Как, мол, нонче стрелецкая-то жизнь?» А она: «Хорошего мало, говорит, всё шебаршится чего-то…» А я: «Теперь-то, мол, что им бунтовать?» — «Кто их, говорит, разберёт. То нехорошо, это плохо… До смерти боюсь за своего за хозяина. Не сбили б его с панталыку». Остальное выведал у Натальи, у дочки. Как в песне поётся: «Пел, на грех, на беду, соловей во саду». Ну, и… растаяла девка, мин херр, как на ладони всё выложила…

— Что?.. Не балагурь! — дёрнулся Пётр.

— А то, мин херр, что бояре со стрельцами тебя убить порешили. Когда я самого-то Елизарьева в угол припёр: «Выкладывай, говорю, всю подноготную, иначе…»

Пётр резко, с ходу повернулся к Данилычу:

— Хватит!.. Скачи к Нарышкину. Прикажи Елизарьева немедля доставить в Преображенское.

Выходя из комнаты, бросил:

— Да скажи, чтобы он, брюхатый, на одной ноге поворачивался!

23 февраля 1697 года Лев Кириллович Нарышкин, как велено было, прислал в Преображенское Канищева стремянного полка пятидесятника Лариона Елизарьева.

Допрашивал Елизарьева сам Пётр, келейно, с глазу на глаз, даже Ромодановского не допустил… А, допросив, указал: Соковнина, Цыклера, Пушкина, стрельцов Филиппова и Рожина, казака Лукьянова — казнить смертью.

«И на Красной площади начали строить столб каменный. И марта в четвёртый день тот столб каменный доделан, и на том столбе шесть рожнов железных вделаны в камень, и того числа казнены в Преображенском ведомые воры и изменники. А головы изменничьи были воткнуты на рожны».

12

6 декабря 1696 года думный дьяк Емельян Украинцев объявил в Посольском приказе, что царь решил отправить великое посольство к цесарю, к королям английскому, датскому, к голландским штатам, к курфюрсту Бранденбургскому и в Венецию — для подтверждения дружбы.

Великими послами были назначены: генерал-адмирал наместник новгородский Франц Яковлевич Лефорт, генерал и воинский комиссарий наместник сибирский Фёдор Алексеевич Головин и думный дьяк, наместник болёвский Прокофий Богданович Возницын. Свита состояла из 250 человек, между ними находилось 35 волонтёров; ехавших для морской науки. Волонтёры составляли особый отряд, разделённый на три десятка. Десятником второго десятка числился урядник Преображенского полка Пётр Михайлов, то есть царь.

Пётр составил подробный список, что требовалось приобрести за границей, каких людей нанять, по каким ценам. Наказывал:

— Даром алтына не тратить!