Меншиков

Столь же беспардонно манифест лгал, когда описывал диверсию шведского генерала Любекера, пытавшегося овладеть Петербургом. Подлинная же картина операции выглядела так: 20-тысячный корпус Любекера, понеся колоссальные потери, был сброшен в море и искал спасения на кораблях. Не моргнув глазом, сочинители манифеста и это поражение изобразили своей победой.

Если верить манифесту, то всюду, где ступала нога шведских солдат, король нес свободу и независимость. Подобная судьба уготована, дескать, и украинскому народу.

Это заявление тоже не содержит и грана правды. Всей Европе было известно мародерство шведских солдат, а также опустошение, которым подверглись завоеванные шведами Польша и Саксония.

Самое странное и смехотворное заявление манифеста состоит в том, что не они, шведы, намеревались переменить веру: а царь Петр «… з Папежем Римским давно уже трактует, абы выскоренивши греческую веру, римскую в государство свое впроводил». Манифест отрицал главное условие договора с польским королем, «чтоб Украина Польше завоевана была», и призывал «к послушенству ясновельможному гетману Мазепе».[131]

Как видим, универсалы Мазепы и Карла XII пытались внушить населению симпатии к захватчикам при помощи грубой фальсификации фактов. На что они рассчитывали, измышляя явные небылицы? Прежде всего на слабую осведомленность селян и горожан Украины о том, что происходило за пределами их села и города. Конечно же, мало кто слышал о разгроме корпуса Левенгаупта у Лесной и еще меньше – о провалившейся диверсии генерала Любекера под Петербургом.

Среди ответных мер Петра едва ли не самой решающей, оказавшей неотразимое воздействие на украинское население, было обнародование перехваченного письма Мазепы к Станиславу Лещинскому, из которого явствовало намерение, как сказано в царском манифесте, «богоотступника Мазепы к предательству отчизны вашей в польское несносное ярмо». Письмо это было обнаружено у схваченного мазепинского шпиона, некоего Феско Флюса, державшего путь в Варшаву. В нем Мазепа извещал короля об ожидании «счастливого и скорого вашей королевской милости прибытия, чтоб мы могли соединенным оружием» выступить против России. Ставленник Карла XII назван в письме «избавителем нашим». Подлинное лицо изменника выдает его подпись – он именовал себя подданным польского короля: «Вашей королевской милости, моего великого государя, верный подданный и слуга нижайший Ян Мазепа, гетман». «Верный подданный» Иван Мазепа пожелал называться у новых хозяев Яном Мазепой.

Этот же указ разоблачил еще одну провокационную затею Мазепы. Русским удалось изловить подосланного Мазепой шпиона Григория Пархомова. Будучи схваченным, он должен был заявить, что его отправил Мазепа с письмами к старшине и церковным иерархам. Под пыткой Пархомов признался, что никаких писем у него не было. Цель провокации ясна – скомпрометировать влиятельных людей, посеять у русского правительства недоверие к ним.

Указы царя, обращенные к мазепинцам, обманом уведенным изменником в шведский лагерь, вызвали сочувствие. Первый царский указ был датирован 1 ноября, затем его повторили 7 и 10 ноября. Указы обещали амнистию всем возвратившимся в течение месяца со дня их обнародования.[132] Рядовые казаки искали случая вырваться из шведского лагеря. Мазепу покидали и люди, пользовавшиеся на Украине широкой известностью. Среди них – миргородский полковник Даниил Павлович Апостол, генеральный хорунжий Иван Сулима, охотный полковник Игнат Галаган. Последний прибыл в русский стан не один, а в сопровождении сотен казаков, сумевших по пути пленить несколько десятков шведских драбантов.

«Не сделай ты и со мной такой шутки, какую сделал Карлу», – сказал Петр Галагану. «Разве, – отвечал Галаган, – принесть свою голову к нему за взятых сих драбантов? Вот тебе, государь, сии шведы и заклад наш».[133]

Все возвратившиеся были обласканы царем. Апостол, например, помимо маетностей (собственности), которыми он владел ранее, получил новые.

Бывший гетман очень скоро убедился, что его изменническую затею не поддерживает ни старшина, ни народ, – изменник оказался в одиночестве. Украинцы не только не шли на уговоры гетмана и короля, но повсеместно, как то говорилось в царском указе, «от всех прелестей неприятельских уши затыкали и не внимали».[134]