Ментальность в зеркале языка

Наши погрешности, а также разочарование после опровержения некоторых из приводимых в книге утверждений могут проистекать и из других источников. Прежде всего, словари, в том числе французские и даже отличающиеся небывалым уровнем лексикографической культуры, зачастую противоречат друг другу, в особенности в том, что касается значений и употребления абстрактной лексики. Так, например, Dictionnaire historique de la langue française (Dictionnaires Le Robert, Paris, 1992), анализируя историю понятия sagesse, утверждает, что слово устарело для обозначения целомудрия и нравственного начала и что оно употребляется теперь применительно к детям, а также для обозначения спокойных и послушных действий. Le Petit Robert последнего выпуска никак не разделяет этой точки зрения, утверждая в целом обратное. Обращение к информантам в этом случае лишь запутает дело, поскольку непременно будут высказаны еще третья и четвертая точки зрения. Мы в нашем исследовании столкнулись с подобной ситуацией и в более принципиальном случае, когда пытались выяснить, существует ли во французском языке столь же активное, как и в русском, понятие «доброты», столь же глобальное и столь же обиходное. Русское понятие не вызывало у нас сомнений, контексты типа нужно/не нужно делать добро, он очень добрый, следует/не следует отвечать добром на зло, он добрее, чем его брат, добро должно победить зло, добро должно уметь защищаться частотны и однозначно характеризуют соответствующие установки русского сознания. Данные словарей и опрос информантов убедил нас в специфичности этого русского понятия, связанного не с отсутствием соответствующих французских эквивалентов (la bonté, le bien) и пр., а с заложенным в эти эквиваленты отличием значения (об этом понятии и сопоставлении его с русским эквивалентом см. соответствующую главу этой книги). Различия казались крайне существенными, ряд переводов с вышеперечисленными фразами вызывал симптоматические затруднения. Значение русской фразы, взятой из одной театроведческой статьи: «Театр Брехта настраивает на добро», – всякий раз требовало долгих и напрасных разъяснений, фраза elle est bonne со всеобщего согласия означала скорее: «Она простовата», нежели «Она – добрая», пока, наконец, не обнаружился некий информант, перечеркнувший все предыдущие построения и давший только что приведенной французской фразе объяснение, практически в точности совпадающее с русским представлением о доброте. Что это значит? Что из этого следует? Каким образом должен в этом случае действовать исследователь? Главное, что, видимо, следует определить в такой ситуации – что на самом деле является языковым фактом и где его можно отыскать в чистом виде.

Насколько нам известно, словарей, сделанных на основе статистических данных о понимании значений слов, во всяком случае в русском и французском языках, никогда не создавалось.

Откуда же тогда в словарях определения и примеры употреблений?

Определения, очевидным образом, отчасти заимствуются из предшествующих словарей, отчасти дополняются на основе появившихся новых употреблений, замеченных в контекстах. Контексты берутся из любых письменных источников, считающихся эталонными (по этому же принципу сейчас академик Ю. Д. Апресян создает «Словарь активного русского языка»), группируются по значениям, из них отбираются наиболее однозначно иллюстрирующие значения. Определение абстрактного существительного, трактуемого через другие абстрактные существительные, даже у носителей языка может вызывать разночтения. Отброшенные двусмысленные примеры непременно приходят на ум в намеренной полемике со словарем. Однако оговорим сразу: спорить с толковым словарем – прерогатива исключительно носителей языка, не дающая особенно ценных результатов, ибо словарь, пренебрегая индивидуальным, дает все же представление об общем, всегда вступающем в известный конфликт с индивидуальным. И это общее представление мы и будет считать нашей точкой отсчета, неким абсолютом, об относительности которого, связанной в первую очередь с широко применяемым в современной лингвистике и лексикографии методом интроспекции, мы имеем достаточно полное представление. Иначе говоря, мы повторим за словарями все их ошибки, считая эти талмуды сборищем языковых фактов.