Мера любви

– Спасением собственной души я клянусь вам, что не желаю ее смерти и никогда не хотел ее заточения. Я думал позволить ей свободно перемещаться в окрестностях города под охраной, разумеется, но не собирался ее запирать в этом доме. Но сейчас выпускать ее невозможно.

– Но почему?

– Работные люди этого не допустят, а они и являются настоящими хозяевами в городе. Я и мой коллега Варсенар лишь зовемся бургомистрами, и нам приходится с волками выть по-волчьи, если мы и наши семьи хотим остаться живы. Вы не удивились тому, что охрану несут кожевники и горшечники, несмотря на то что в городе есть специальная стража?

– Почему же она не наводит порядок и не заставит уважать магистратов и закон?

Ван де Валь пожал плечами и провел дрожащей рукой по усталому лицу.

– Офицеры только того и ждут. Но простые воины происходят из рабочих семей и из нижнего сословия. Кто угодно может склонить их на свою сторону, пообещав пива и немного золота. Вы сами видите, что, если бы я и мог выпустить вашу хозяйку, я бы не спешил это делать, дабы не вызвать резню. Милый юноша, страсти накаляются, вы и представить себе не можете, как взбудоражен и неуправляем народ. Клянусь честью, задержав здесь госпожу Катрин, я полагал, что действовал на благо города, во имя его процветания и вековых привилегий. Теперь я не уверен, что поступил правильно.

Готье молча подошел к столику, налил два стакана вина и один протянул бургомистру.

– Мессир, сядьте и выпейте это. Это вам пойдет на пользу.

С улыбкой, скорее похожей на гримасу, ван де Валь взял вино и уселся в кресло. Готье позволил ему выпить и немного расслабиться на мягких подушках. Еще минуту назад он считал этого человека всемогущим, безжалостным и недоступным, теперь же он внушал ему жалость. Он больше походил на загнанную дичь, чем на первого магистра независимого города.

Когда бледность несколько сошла с его лица, Готье мягко поинтересовался:

– Что, дела с герцогом так плохи?

– Хуже, чем вы можете себе представить. В конце января мы отправили посланников к монсеньору, чтобы продолжить переговоры и сообщить ему о присутствии госпожи Катрин в нашем городе. Наших посланников не приняли, и мой коллега Морис де Варсенар лично отправился в Лилль. С тех пор у нас никаких известий. Мы даже не знаем, что случилось с Варсенаром. Я боюсь, что герцог бросил его в тюрьму. Но это не мешает местным жителям обвинять его в предательстве и требовать его головы. Молодой человек, мы переживаем трудные времена, и я опасаюсь, как бы не стало еще хуже. Я заклинаю вас, делайте для вашей госпожи все, что в ваших силах, но не дайте ей умереть. Завтра моя супруга Гертруда придет к ней. Уже несколько недель она умоляет меня об этом, поскольку испытывает симпатию к госпоже Катрин. Может, ей удастся убедить ее не отказываться от пищи, продолжать бороться. И еще… попросите у нее за меня прощение!

– Не лучше ли попытаться вызволить ее отсюда? Что будет, если однажды разбойники, охраняющие этот дом, решат поджечь его и перебить всех обитателей?

– Я понимаю, но ничего не могу поделать. Поверьте, что, если бы это бегство было возможным, мы бы уже давно его осуществили. Но…

– Это значило бы подписать вам смертный приговор, не так ли?

Бургомистр опустил голову:

– …особенно моей семье, ведь эти люди не делают различий, а у меня дети…

Он ушел, оставив Готье размышлять над тем, что он услышал.

В эту ночь юноша не сомкнул глаз. Закрытые в одной комнате, Готье и Беранже мучились от бессонницы, тысячу раз передумывая неразрешимый вопрос: как вызволить Катрин и перевезти ее во Францию, которая казалась им потерянным раем?

Что касается посещения бургомистра, Готье поведал Катрин только о его сожалении в причиненном ей зле, Готье предупредил ее о завтрашнем визите супруги бургомистра.

Молодая женщина ответила, что эти угрызения совести были несколько запоздалыми и что она охотно встретится с госпожой Гертрудой, но в любом случае это мало может повлиять на ее слабость и отвращение к пище.

– Я боюсь, и к жизни, – вздохнул Беранже, когда друг передал ему эти слова.

– Особенно к жизни! Я уверен, что она решила умереть, раз теперь уже невозможно избавиться от этого проклятого ребенка! Сегодня она пила одну воду.

– Ты думаешь, она решила умереть от голода? Это было бы ужасно…

– Это на нее похоже. Смерть флорентийки и тупость местных горожан вернули ей прежние тревоги, отвращение к собственному телу, она мучается угрызениями совести. И все же надо, чтобы она ела! А что, если представится возможность бегства? Как сможет ею воспользоваться умирающая? Она уже с трудом передвигается.

На следующий день носочник Никлаус Барбезен, начальник сегодняшнего караула, ввел в комнату высокого монаха с надвинутым на глаза капюшоном, из-под которого была видна лишь длинная рыжая борода.

– Что вы хотите? – нетерпеливо спросил Готье. – Кого вы с собой привели?

Оскорбленный носочник посмотрел на юношу с нескрываемым отвращением.