«Эти добряки, — писал Сан-Реми, — страшно хотели узнать, вернулись ли вы к герцогу, но, когда они робко упомянули ваше имя, монсеньер повернулся к ним спиной, бросив испепеляющий взгляд, способный любого вогнать в землю. Они вернулись еще более обеспокоенные и обескураженные. Ван де Валю пришлось подтвердить данное посланниками разрешение. У него не было другого выбора, он ведь не хотел увидеть у стен города военную технику, пищали. Что бы то ни было, герцог очень скоро будет в городе. Будьте готовы в ночь перед его приездом присоединиться к нам в монашеском платье. Как только мы окажемся рядом с ним, нам будет нечего опасаться, и вы будете свободны. Вы и представить себе не можете, с какой радостью я облачусь в свой шелковый рыцарский плащ и нагрудник из золотого руна, придающего мне статность.
И, правда, строгая элегантность монахов не для меня. Отец де Ренваль — само здоровье, но мне был бы милее любой, разбирающийся в бургундских винах. Его вино для мессы — просто ужасно! Я попробовал и больше не хочу. Бог меня покарал…
Ваши конюх и паж безнадежно скучают. Их представили в монастыре под видом чужеземных братьев-странников. Один как будто из Нормандии, другой — из Прованса, а я по-прежнему паломник, которого вы видели. Нам это стоит долгого простаивания в часовне. Настоятель говорит нам, что у нас появилась прекрасная возможность помолиться о спасении наших душ, но я боюсь, как бы мы не стали от этого неверующими. Монсеньеру герцогу следовало бы поторопиться! До скорого! Простите эту долгую болтовню, но это приятное времяпрепровождение — поговорить немного с красивой женщиной, и я восполняю неутоленную жажду, нежно целуя ваши пальчики».
Это письмо, полученное в начале месяца, способствовало выздоровлению Катрин, так как оно принесло надежду на скорое освобождение. Присутствие Филиппа в Брюгге было бы для нее лучшим способом скрыться. В этот вечер, засыпая в кровати под белым балдахином, она нежно убаюкивала себя надеждой на скорое возвращение в Монсальви. То, что еще недавно казалось несбыточным, стало реальностью. Конечно, ей придется при встрече кое-что объяснить Филиппу, но после всего, что она пережила, бурная сцена со вспыльчивым герцогом не могла ее испугать…
Вечером в среду 21 мая, в Троицын день, мать Беатриче вошла в дом Катрин со свертком в руках.
— Вы покинете монастырь ночью. Это известие только что пришло из монастыря августинцев.
— Разве герцог уже приезжает?
— Он находится в пяти лье отсюда, в Руле. Завтра, пока его армия будет обходить город, он войдет в него с сеньорами из ближайшего окружения и небольшим эскортом. Нотабли уже готовятся к его приему.
— Через какие ворота он войдет?
— Через ворота де ля Бувери, расположенные совсем рядом. Я сама приду за вами и отведу на место, откуда вас привезли, — под мост у больших ворот. Там вас будут ждать ваши друзья, чтобы отвезти к августинцам. Когда соберется плотная толпа, вы сможете, ничем не рискуя, смешаться с ней и присоединиться к монсеньеру. Вы не можете средь бела дня поехать прямо отсюда.
— Я понимаю… и я бесконечно вам благодарна за все, что вы для меня сделали, но как я могу доказать вам свою признательность?
Главная Дама подошла к Катрин, кончиком пальца потрогала большие клубки грубой шерсти и повернулась к подушечке кружевницы, лежащей на табурете, наклонилась, чтобы полюбоваться рисунком.
— Вы прекрасно поработали, госпожа Катрин, и мы будем вспоминать о вас. У вас явные способности к этому изысканному ремеслу.
— Недалеко от меня в Пюи-ан-Велэ есть кружевницы, я смогу продолжить обучение, — с улыбкой ответила она. — Но плод моего труда невелик по сравнению с моей благодарностью. Я бы хотела сделать намного больше!
— Тогда, — став вдруг строгой, начала мать Беатриче, — завтра, когда вы встретитесь с герцогом Филиппом. постарайтесь забыть причиненное вам здесь зло и попросите пощады и прощения для этого безрассудного города, который, как и раньше, будет ему принадлежать, если он проявит немного снисходительности. Люди здесь — словно дети: они перегибают палку, вязнут в мятежах, стараясь обогнать соседа, чтобы не упасть в его глазах. Суровое наказание способно превратить возмущение в ненависть, а слова прощения могут вызвать слезы раскаяния.
— Госпожа Беатриче, я все это знаю. И будьте уверены, что у меня никогда не возникало другой мысли. Когда-то я так любила этот город! И сейчас, когда его окружают море и гнев властителя, я не оставлю его в беде. Поверьте, я сделаю все, что будет в моих силах!
Не произнеся ни слова, Главная Дама обняла Катрин и вышла, возможно, чтобы скрыть свое волнение. На пороге она остановилась, чтобы пожелать ей отдыха, и сказала, что вернется за час до рассвета.