Мера Любви

— Простите, — кивнул Джованни, — я скажу все, как понимаю. Меня волнует категоричное осуждение церковью отношений между мужчиной и мужчиной, я имею в виду любовные отношения. И между женщиной и женщиной, — добавил он поколебавшись, — которые принято считать греховными, противоречащими природе, но даже оставив в стороне утверждение, что если люди любят друг друга, они не вдвоем уже, но втроем, ибо Бог между ними, и ни о каком грехе здесь невозможно и помыслить, — Джованни нервно кашлянул, — если даже, говорю я, оставить пока в стороне разговор о любви, таковые отношения никак не могут считаться греховными, ибо грех всегда против естества, и объяснять греховность противоприродностью, это все равно, что ничего не объяснять, просто повторяя: грех — греховен. А природа, как известно, есть видовое отличие, сообщающее форму всякой вещи.

Джованни замолчал, ожидая какой-либо реакции со стороны аббата, но тот молча сидел за своим окошком, и Джованни не мог бы сказать с уверенностью, понимает он его или нет, спросить же об этом прямо Джованни не осмелился, и ему пришлось продолжать, обращаясь к решетке и неподвижной тени за нею.

— Итак, в силу того, что сущность чего бы то ни было определяется формой, таковая сущность, указываемая в определении, называется природой. Определение же сущности человека — животное разумное, смертное. Следовательно, как сущность человека является быть животным разумным, смертным, так природа человека — то, что делает человека именно таковым. — Джованни удовлетворенно вздохнул. — Пол человека не входит в его определение, никоим образом не выделяет данную личность в какой-то отдельный вид. Посудите сами, дом Томазо, женщина столь же человек, сколь и мужчина, у нас одна сущность, мы все одинаково люди, не более и не менее. Мы все, и мужчины и женщины, имеем одну форму — бессмертную душу, у которой вовсе нет половых различий, присущих лишь бренному телу. Любой и каждый признак принадлежности человека к мужскому полу или женскому точно так же, как, скажем, цвет волос или рост, относятся к внешности, или иначе, являются акциденциями, коими сущность каждой индивидуальности проявляется вовне, только признаками мы и отличаемся, а акциденция никак не способна влиять на субстанцию, следовательно, просто не способна изменять, извращать, если угодно, природу.

ГЛАВА LIX О мере любви

— Дом Томазо, — позвал Джованни.

— Откуда ты всего этого нахватался? — сурово проворчал аббат. — От греков. Греческая философия, — проговорил он с отвращением. — Учат вас, молодых, в школах чему ни попадя. Сердце у тебя набекрень, несчастный ты мальчишка. Это же язычество. Греки твои и знать не знали, что есть грех, и потому они все погибли, умерли двойной смертью: и телом, и душою. А ты, негодник, такой же участи желаешь? Аристотель тебя спасет, глупое ты создание? Нет, нет и еще раз нет, твой Аристотель тебя погубит! Не греков ты должен слушать, а Святое Писание. Писание осуждает мерзость, о которой ты мне тут распространялся! Сам Господь ее осуждает! И все святые отцы! Церковь признает эти непотребства грехом! Тьфу, гореть тебе в аду, если ты не раскаешься! Одумайся! Кто ты такой, чтобы спорить с высокими авторитетами, с высочайшими, с самой Церковью? Гордец! Гордец и негодник! Скажи-ка мне лучше, сам-то ты занимался подобной гадостью?

— Гадость, это когда без любви, — нахмурился Джованни.

— Любовь! — возвысил голос аббат Томазо. — Не смей марать Святого Духа своими плотскими испражнениями! Это не любовь! Ты против Бога идешь! Против Его замысла! Он Сам соединил мужчину с женщиной ради одной только цели: продолжения рода. Плоть не имеет любви, все помышления плоти есть страсти, похоти! Недаром же святой апостол Павел советовал верным воздержаться от брака, если это им по силам, и жениться разрешал только из снисхождения к человеческой слабости, чтобы не распаляться, он сказал, напрасно! Напрасно! Отвратительный акт, сопровождающийся телесным содроганием, излиянием мерзости, все равно что соплей или гноя, может быть оправдан только одним: зачатием. Только чадородием спасаются врачующиеся, рожая новых чад Господу, верных христиан. Только так они хотя отчасти, но не совсем, не до конца, оправдывают свою невоздержанность, толкнувшую их к соитию.

Аббат Томазо резко замолчал, словно внезапно обессилив от своей пылкой тирады. Джованни наблюдал за его опущенным капюшоном с сожалением, он уже хотел в очередной раз просить прощения за то, что зря побеспокоил отшельника, когда тот вдруг поднял голову, не удержавшись от того, чтобы хотя бы украдкой и мельком взглянуть на виновника своего смятения.