Мера Любви

Утром граф попросил Джованни собираться, устроил его на пизанский корабль, уходящий из Мессины следующим днем, приказав заранее отнести на борт его сундуки, и вручил ему очень большую сумму наличными. Джованни был слишком расстроен, чтобы хотя бы мельком заглянуть в кошелек, иначе количество золотых в нем, несомненно, обеспокоило бы его, и он задал бы де Бельвару вопросы, на которые тому пришлось бы измысливать более или менее правдоподобную ложь, ибо граф, подвигаемый к тому своей обычной предусмотрительностью, решил оставить любимому денег с таким расчетом, чтобы, не дай Бог что случится, Джованни достало средств поехать в Париж. Столь откровенно выразить неуверенность в своем возвращении из похода де Бельвар не смог бы, и потому мысленно благословил своего милого Жанна за пренебрежительное отношение к деньгам.

Джованни же тем временем не давала покоя одна навязчивая мысль. Ему вспомнилась тетка Матильда, которая всегда, посылая кого-нибудь на улицу, приговаривала: «И держись подальше от крыш, не ровен час, черепицей по темечку, и отправишься прямиком в Чистилище». Он удивлялся, отчего это они с Гийомом обсуждали смерть на войне так, словно нигде, кроме как в крестовом походе, и умереть-то было невозможно, словно смертная тень не нависла над каждым из них еще в момент их рождения, и как будто они не могли расстаться с этой жизнью в любой день, в любой час? Джованни подумал, насколько вероятно, что он найдет свою смерть, к примеру, в Риме, или где еще, причем от чего угодно, да и его любимый Гийом также, что же им тогда беспокоиться? Однако Джованни не предъявил столь слабый аргумент де Бельвару, ибо на войне, и с этим невозможно было поспорить, смертельных опасностей куда больше, просто у Джованни осталось в глубине души странное чувство, похожее на осадок в винной бочке, столь же горькое и ни на что не годное, чувство, что они с Гийомом, стремясь обмануть смерть, обманывают лишь самих себя.

Граф напутствовал Джованни съездить первым делом в Папскую Курию, а потом повидать родных.

— Матушку вашу навестите, а то я вас потом с собой в Честер заберу, когда еще свидитесь, — он рассматривал записку Джованни с адресами в Ломбардии, где должен был искать его по своем возвращении. — Вы уедете, я на днях тоже отправлюсь, не стану тут сидеть, дожидаться, пока эти глупцы между собой передерутся, поеду со своими людьми в Палестину, может, к госпитальерам прибьюсь, а не к ним, так к тамплиерам.

— Хорошо. Да. Хорошо, — кротко кивал Джованни, стараясь Держать себя в руках, не лить слез понапрасну, расстраивая любимого.

Только утром в день отъезда, после второй подряд бессонной ночи, измаявшись от долгого прощания, Джованни плакал не переставая. В порту, стесняясь реветь в голос при чужих людях, он вцепился в де Бельвара так, что его невозможно было оторвать.

— Будете сопротивляться, я вас силой отнесу на борт, — пригрозил граф.

Он проводил Джованни на корабль, устроил его гам наилучшим образом, поцеловал на прощание и собирался уже обратно на берег, когда Джованни бросился за ним.

— Гийом, любимый, не уходите, не оставляйте меня! Мне кажется, мы больше никогда не увидимся, — проговорил он, уткнувшись носом в грудь де Бельвара.

— Не смейте даже и думать такое! — граф обнял Джованни, крепко прижал к себе, но почувствовав, что еще немного промедления, и он сам не сможет сдержать слез, отпустил Джованни, осторожно отвел от себя его руки и поспешил уйти, чтобы не терзаться более.

Сойдя на берег и провожая взглядом медленно выходящий из порта Мессины большой торговый корабль, увозящий от него его любимого Жана, де Бельвар не замечал, как слезы накапливаются в уголках его глаз, и стоило ему сморгнуть, ничем не останавливаемые, беспомощно, словно подчиняясь жестокой необходимости, стекают по щекам. Все его ощущения были поглощены тяжкой ноющей болью в груди, он вздыхал через силу, замирал, прислушиваясь к себе, и ощущал пустоту. Гийом де Бельвар остался без сердца.

ГЛАВА LVIII О человеческой природе