Мера Любви

— Это у них семейное, — заявил герцог Бургундский де Бельвару, когда они вечером того же дня возвращались с совместной охоты. — Всегда-то сначала анжуйцы грешат, а потом каются.

Джованни опасался лишь одного: если английскому королю вздумалось вдруг заделаться праведником, не принялся бы он, чего доброго, пока не минует этот его стих, насаждать среди своих людей благопристойные нравы, как он их себе сейчас представляет.

ГЛАВА LVII О том, как Джованни и де Бельвар расстались

Ричард впал в черную меланхолию, куда более жестокую, нежели любая из тех, что он испытывал до сего злосчастного времени. Сначала он стремился лишь к одиночеству и бездействию, потом ему надоело угрызаться и посыпать голову пеплом, он принялся строить некие планы, ради чего списался с Танкредом Сицилийским, уговорился даже о встрече с ним А так как Филипп при этом оставался в совершенном неведении относительно намерений Ричарда, весьма оправданно представлялось ему, как королю Франции, обеспокоиться предметом этих переговоров, тем более, что он сам недавно имел неудовольствие отвечать на письма Танкреда, содержание которых не было, в свою очередь, известно Ричарду.

Дело в том, что Генрих VI, германский император, наследник Фридриха Барбароссы, по праву жены своей Констанции, происходящей из семьи сицилийских королей, собирался отвоевать Сицилию у Танкреда, незаконнорожденного, а потому очень непрочно сидящего на своем троне. У Танкреда были все основания бояться Генриха, и он захотел заручиться поддержкой крестоносных армий против немцев. С Ричардом Английским король Сицилии уже подписал договор о военной взаимопомощи, ему оставалось обратиться с той же просьбой ко второму королю-паломнику — Филиппу Французскому. Филипп отказал Танкреду, заявив, что не намерен поддерживать ни его самого, ни Ричарда, буде тот решит воевать с императором Генрихом. Танкред тогда задумал раздуть ссору Ричарда с Филиппом, ради того, чтобы задержать первого с его армией на Сицилии, тогда как второй при таком раскладе мог бы убираться на все четыре стороны. Преследуя свои недальновидные цели, Танкред, когда король Англии явился на встречу с ним в Катанью, постарался оговорить короля Франции, как только мог, представив Ричарду все в таком свете, будто Филипп отказывается оказывать своему товарищу по походу вообще какую бы то ни было поддержку и скорее готов вступить в союз с недругами английского короля, нежели с его друзьями. Эффект оговора оказался слишком велик, Ричард думать забыл о Танкреде, одна у него была забота, одно несчастье — Филипп. Он оставил короля Сицилии всецело на произвол судьбы, бросился обратно в Мессину, трясясь от злобы и воображая себе Филиппа изменником и предателем. По приезде король Англии закатил королю Франции жуткий скандал, обвинив его в союзе с Танкредом против него, Ричарда.

— Вы собираетесь пойти на меня войной? — возмущался король Англии.

На это более чем нелепое обвинение Филипп сперва и не нашелся, что ответить, но оскорбленный в лучших чувствах, накинулся на Ричарда, припомнив ему многие прегрешения, совершенные им, неблагодарным, против своего друга и сеньора; тут ни с того ни с сего явились и претензии по поводу бесчестия сестры Филиппа, несчастной Алисы, ричардовой невесты, соблазненной своим будущим тестем, отцом Ричарда, и выяснение статуса маленького Артура, сына ричардова брата, Жоффруа Бретонского, которого Ричард не желал видеть своим наследником.

— И вы еще осмеливаетесь обвинять меня в вероломстве? — воскликнул Филипп. — Каждому видно, кто не слеп; вы приписываете мне свои намерения, ибо стремитесь найти предлог для войны со мною!

Брошенное в запале обоими королями слово «война» разнеслось над обеими армиями. Тревога поселилась во всех сердцах: короли Англии и Франции вздумали воевать между собой на Сицилии. Сколь бы невероятно ни выглядело подобное заявление, сам воздух сделался напряженным, словно легковоспламеняющееся вещество, к которому стоит поднести лишь малый огонек, как оно все вспыхнет огромным пламенем, и довольно было бы пьяной драки, чтобы началась настоящая бойня.

Видя, сколь безрассудно ведут себя короли, де Бельвар вынужден был поспешить с отсылкой Джованни в Рим. Одним пасмурным тревожно ветреным утром середины марта, когда они оставались еще в постели, граф произнес, запинаясь от волнения:

— Любовь моя, жизнь моя, то, что я скажу сейчас, покажется вам нелепым, недостойным, вообще не подлежащим обсуждению, и мне столь же сложно выговорить эти слова, сколь вам их выслушать, но я должен сказать: Жан, милый, вам надо уехать.

Джованни высвободился из-под руки де Бельвара, и граф не смог выдержать его изумленного и отчаянного взгляда.