Мера моря. Пассажи памяти

Мое любопытство несокрушимо, я – по крайней мере, в обществе моего Атласа – жажду открытий. Нехватка смелости компенсируется фантазией. Ее крылья уносят меня в самые далекие края. Я сижу там, над книгой, а воображаемое путешествие начинается. А-зо-ры. Горстка островов в огромном море. Кто их открыл? Как живется там, в окружении всей этой массы воды? Какого цвета кожа у жителей? На каком языке они говорят? Имеют ли Азоры отношение к лазури? Пока ухо комбинирует звуки, перед моим внутренним взором проносится фильм, зелень, вулканы, пламенные аборигены. Я сижу тут в ночной рубашке, а они там возделывают поля, с криками хлопают себя по бедрам, поедают четвертованные цветы. Больниц я не вижу. Придет ли помощь и откуда? Сверху? Если я думаю слишком долго, меня охватывает ощущение потерянности, начинает кружиться голова, и я быстро ищу пальцем ближайший материк, чтобы избавиться от островного чувства. Мне больше нравится представлять себе острова как промежуточные станции, когда прыгаешь отсюда туда. Поставь ногу, передохни и несись дальше.

Бывают моря и без островов. Черное. Каспийское. Странные, маленькие моря, которые не впечатляют меня ничем, кроме их названий. Но я удивляюсь близости гор: растрескавшийся коричневый почти соприкасается с голубым. И мне представляются луга и овцы, ущелья и скалы, и осыпи без конца, и зубцы гор со снегом, который не тает даже летом. Ручейки бегут в долину. Опрометью. Вниз, в море.

Море чернильное, изумрудное, небесно-голубое. В атласе оно меняет цвет в зависимости от глубины от почти белого до холодного синего, образует облака, пузыри, усеянные крохотными цифрами. Они указывают глубину, глубину моря. Я вижу, что моря по глубине могут быть такими же, какими по высоте могут быть горы: свыше восьми тысяч метров. И у меня снова начинает кружиться голова.

Спи уже, говорит Мартин.

Но я не могу оторваться.

Мой глаз скачет по физической карте мира. Внизу глетчерные льды Антарктики, чьи глыбы образуют лохматую кайму, белую на синем. Наверху арктический лед и острие Гренландии. Приплюснутые полюса, и Европа как клякса, и даже по цвету не выделяется, в то время как Африка изобилует пустынно-бежевым, с темно-зеленым центром. О расстояниях я думать не хочу. Один сантиметр, говорит карта, соответствует семистам пятидесяти километрам. Цифры абстрактны, они оставляют меня равнодушными. Швейцария меньше кончика моего пальца.

С этим засыпаешь. Чтобы во сне грезить о путешествиях на кораблях или на лошадях по пустыне, и об огромном звездном небе. С Орионом и лунным серпом.

И сегодня я с тем же восхищением склоняюсь над атласами, дорожными картами, планами городов. Из зеленой штриховки припятских болот, голубых лент Днестра и Буга у меня рождается ландшафт до ландшафта, со своими координатами, формами, цветами. Услышанное начинает звучать мифически (прародина славян и т. д.), и названия вроде Галич, Броды, Дрогобыч начинают рассказывать, словно достаточно просто назвать их по имени. Что я потом по-настоящему (по-настоящему) вижу, оказывается своего рода дежавю: березовые леса, взъерошенные берега рек, галицкое холмогорье. Крестьянские хаты, окруженные огородами и прудами, где плавают гуси. Церкви с луковками-куполами, рядом кладбища. Новы только запахи. И всегда поразителен человек в ландшафте.

Таким человеком являюсь и я. Уязвима в пути, в этом спотыкающемся скором «Москва-Черновцы». Да, я сижу на потрепанном сидении, обитом искусственной кожей, вытираю бумажной салфеткой многодневную пыль на спинке сиденья. Поезд дергается, останавливается, потом снова продолжает движение. Предлагают чай (не из самовара), окна тусклые от грязи и в туалете неприятный сквозняк. Снаружи тот воображаемый ландшафт. Но с крестьянками в поле, они обрабатывают его вручную. Нигде не видно никакой сельскохозяйственной техники. Вновь вступает в игру время, оно качается туда-сюда, вперед и назад. Такое путешествие во времени атлас не мог мне подарить. Как и едкий дым горящей картофельной ботвы, которую сжигают по осени.

Когда мы прибываем в Черновцы, из громкоговорителя роскошного здания вокзала в имперском стиле доносится русская маршевая музыка, как в дремучие советские времена. Антураж и суть в вопиющем противоречии. О гетто лучше и не вспоминать. Крутые улицы кажутся пустыми.

Разбитый асфальт, ходить трудно.

Путешествие причиняет боль, об этом атлас умалчивает. Путешествие – это физическое и – как в Черновцах – душевное напряжение. Потому что сталкиваются окаменевшая история и настоящее, воображаемое прошлое и печальная реальность. Между ними нет ничего.

В географических картах время не отражается. Я считываю модель, считываю структуры, выразительные в своей сжатости. Пронзительные в своей наглядности. Я принимаю эту эссенцию до всякого (физического) опыта. Расширяя пространство в квадрате плана. В нежном пуантилизме атласа.

Пройти путь ногами – это нечто другое.

Но проникновенность, проникновенность разговора с книгой – в царстве expanded minds – просто незаменима.

XXIX. Предвкушение