Мера моря. Пассажи памяти

А потом, неожиданно, в один день, ничего. Наша переписка не исчерпала себя, а оборвалась. Без объяснений, без причины. Оставив меня в растерянности. Он перестал отвечать. Переездов у него было много, но всякий раз он сообщал мне адрес. Я писала в неизвестность. Второй раз, третий, потом сдалась.

Умер ли он? Покончил с собой? Или начал новую жизнь в другом, неведомом мне месте?

Обрубленный словесный поток оставил после себя болезненную пустоту. И ощущение, что связь оборвана не только с Алексеем, но и с его страной.

Исчезла языковая пуповина.

В коробке лежат сто двадцать три письма, как завещание.

LXII. ЛЛ или Лена forever

Математик, изучающий экономику театра, бывает и такое, ее зовут Лена Л., она подруга моих друзей и живет в центре Ленинграда, на улице Декабристов, неподалеку от театра имени Кирова. Низкий голос, характерное лицо с выпученными базедовыми глазами (щитовидка), высокий рост, по-учительски твердый шаг, блестящий ум. Мы понравились друг другу сразу. Лена говорит уверенно, ясно, без малейшей склонности к истерии и не отвлекаясь от сути. Даже внешне она полная противоположность «русской бабе», ни пышной груди, ни обесцвеченных волос, ни косметики на лице. Гений, говорят мои друзья, самая умная из всех. И к тому же скромная.

Лена действует на меня как прямые, залитые светом аллеи Летнего сада: благотворно, освежающе. Мерцающая тьма ей совершенно чужда. Анализ, а потом действие, вот ее нехитрый девиз, руководствуясь которым она уже совершила маленькое чудо: например, свезла всю семью в один город. Родилась она в сибирском городе Омске, мать – еврейка, отец – дворянского происхождения, был сослан в Сибирь Сталиным. В Омске она выросла, поехала учиться в Ленинград. И осталась. Сначала забрала брата, потом – после смерти матери – отца, что было очень сложно, поскольку этот город считался «закрытым» для приезжих. Ей удалось, хватка и терпение. И закончила на этом главу истории семьи, оказавшей в провинциальном изгнании.

Все замкнуто на Лене: ее брат-актер Миша (жизнерадостный мечтатель), ее отец (утонченный пожилой господин), ее бесчисленные друзья, которых она непрерывно снабжает советами. У Лены всегда есть время, Лена поможет в любой ситуации, стоит только позвонить – и Лена-Леночка не пожалеет ни сил, ни связей. Это называется самоотверженностью. Или проще: я нужна.

Все это приносит радость, удовлетворение, если получается. Например, приобретение билетов на самые востребованные спектакли сезона. Благодаря Лене я регулярно хожу в товстоноговский БДТ, Большой драматический театр, смотрю «Белую гвардию» Булгакова, «Мать» Горького, Чехова и О’ Нила. Театр набит битком, билеты на каждый спектакль распроданы, потому что Товстоногов обходит идеологические «задачи», создает свободное пространство в ужесточившемся в идеологическом плане времени. Здесь можно дышать, говорит Лена, и: посмотрим, как долго ему еще позволят делать то, что он хочет. Всякий успех бюрократам подозрителен.

Уже при входе в театр эта будоражащая, заговорщицкая атмосфера, далекая от серых будней. Публика понимает каждый полунамек, реагирует восторженно – неистовыми аплодисментами. Так же встречают актеров, мастеров своего дела. Я понимаю, что понимаю, во всяком случае, достаточно, чтобы разделить восторг. Непонятое мне разъясняет Лена. Лена и ее помешанный на театре кружок, к которому принадлежит и Юра, его жена – балерина в Кировском театре. Вот мы, взбудораженные, сидим у Лены на кухне, провожая угасающий вечер.

С кухонными дебатами `a la russe я познакомилась в Ленином доме, куда стекается все. Поскольку Лена не только умна, но и прекрасная хозяйка. Столик-накройся – и как по волшебству появляются у нее на столе пирожки и печенье, сыр и колбаса, и грузинское красное вино. Вскоре разговор переходит на политику. Вступление советских войск в Прагу: скандал. Дурной знак. Обстановка ужесточается. Надо что-то делать. Искусство становится средством.

Друзья Лены инакомыслящие, но диссидентами они себя бы не назвали. Да и Лена не выступает с громкими лозунгами. Чтобы взорвать систему изнутри, нужна тихая, непрестанная подрывная деятельность. У Кирилла, к примеру, интерес к религиозной философии, он общается с семинаристами и послушниками, редкий экземпляр. И потихоньку читает Бердяева, Флоренского, Шестова. А еще он тайный монархист.

И, разумеется, здесь спорят. О юдофильстве и юдофобстве Достоевского, о едких парадоксах писательской души. И о бездеятельном русском интеллигенте, который, как «лишний человек», находит себя в красивых словах. Пока чаша не переполнится. Пока не назреет революционное возмущение в порабощенных массах. Нет, эту Россию не стоит спасать. «И вечно мы занимаемся самими собой, вечно рассматриваем свой пупок».