- А что суд так и не разобрался? - спрашивает Венька. От слова "суд" сжимается внутри.
- Хер, я тоже думал, будет справедливость, разберутся, зачем мне на них без причины вот так на двоих нападать. Но хер. До сих пор этого в рясе помню, с щеками отвисшими. Сидел-улыбался мне, головой кивал. Будто верит. А потом, как серпом по яйцам: "окончательно назначить девять лет лишения свободы". Веришь? - Венька согласно и торопливо кивает головой. Да, он верит. Воспоминания из недалекого еще детского, а затем подросткового возраста мелькают перед ним. Образ Гоги, шибутного, крепкого, иногда даже задиристого, способного постоять за другого, и защищавшего, не дававшего в обиду его, Веньку, другим, всплывает перед глазами. Он верит. Увлеченный рассказом, запьяневший Гога распыляется, отчего говорит уже громко, на всю квартиру. И Венька вновь подносит палец к губам.
За несколько минут опустошают сковородку, до блеска хлебом - банку с килькой. В животах приятно урчит, и половины второй бутылки водки как не бывало. Еще больше пьянеют. И жрать хочется по-прежнему. Венька вспоминает, что вроде как видел в холодильнике пару яиц, а значит можно пожарить яичницу. Неуклюже на табуретке пытается повернуться в сторону холодильника. Задевает пустую сковородку на краю стола. Та падает-звенит о кафель советской кухонной плитки. От этого очевидно и просыпается мать. Она в дверном проеме кухни. Водит носом и злыми, заспанными глазами.
- Ма, Игоря помнишь, рядом вот жил. Через дорогу, - заплетающимся языком произносит Венька, глядя на мать.
- Здрасте, - кивает матери Веньки Гога и даже привстает с табуретки, чтобы тем самым выразить ей свое почтение.
- Это что такое? - кричит им в ответ она, - это кто такой? Ты с утра пьяный! Тебе что говорили в суде и инспекции? Тебе что говорили? Скотина не послушная! Посадят скоро, а тебе все равно!
- Не ори! - кричит Венька в ответ матери. Ему хочется показать Гоге, что он вырос. За семь лет он стал взрослым. И поэтому он здесь хозяин, а не эта шлюха, одряхлевшая не по возрасту от болезни, - Пшла спать обратно.
- Что? - от болезни и наглости сына мать начинает задыхаться, - что ты сказал? Подонок, кормлю, пою, от тюрьмы спасаю, сдох бы уже от голода или посадили бы. И мне такое? Мне такое говоришь?
- Пшла, - смеется в ответ Венька, разглядывая трясущуюся от гнева рухлядь-мать. Когда-то она была красива. Очень красива, и ее любили.
- Сам спать пошел, пьянь и тунеядец, а этот пусть убирается отсюда, быстро! - командует мать, словно хочет назло Веньке перечеркнуть его желание показать хозяина в доме.
- Никуда он не пойдет, он мне, как старший брат, - Венька перестает смеяться, - ему пока жить негде.
- Жить? - кажется, что мать сейчас буквально разорвет на части, - одного долбоеба кормлю, теперь двух буду должна кормить? Вон отсюда!
- Мы работу-то поищем, - робко встревает молчавший до этого Гога.
- Вон! - орет-хрипит мать, ей не хватает воздуха, осекается поэтому и уже шипит, - минута, все, вон, иначе к соседке пойду, вызывать милицию. Хватит, - уходит в комнату.
Пьяный Венька тоже готов взорваться и порвать ее, свою мать, намереваясь с этой целью отправиться за ней в комнату. Как могла она так с ним перед Гогой. Сука, никогда не думала о нем, никогда он не был ей нужен. Обуза-сыночек. Сыночек, пойди погуляй, сыночек, сходи в магазин на полчасика, шлюха. И даже сейчас одной ногой в гробу, и даже сейчас она не может пойти ему навстречу.
- Мне ментов не нужно, - дергает Гога Веньку за рукав, - пойду я, а то опять закроют. А мне еще рано, водку не допил. Бывай что ли.
- Ты что это? - Венька сдувается и забывает о своем желании порвать мать, - я с тобой.
- Да? - удивляется-радуется Гога, выпрямившись во весь свой рост, словно и не было этих семи лет.
- Да, - подтверждает Венька, забирая со стола оставшихся полбутылки водки.