Мера прощения

Время у меня еще было, и я пошел гулять по городу, многолюдному, многоавтомобильному и многонебоскребному. Складывается впечатление, что капитализм отличается от социализма количеством автомобилей и небоскребов. В маленькой деревянной лавчонке, затиснутой между двумя сорокоэтажными домами и похожей на спичечный коробок на дне каменного ведра, я купил несколько экзотических сувениров на подарки нужным людям и пять бутылок виски. С этими покупками я пошел в кинотеатр, чтобы осуществить мечту советского туриста – посмотреть порнографический фильм. Стоит попасть в компанию людей, не бывавших за границей, как обязательно спрашивают, смотрел ли порнушку, и, как бы делая мне одолжение, просят рассказать, что именно видел. При этом слушают раскрыв рот, а потом презрительно фыркают: какая гадость! Попал я на середину фильма, впрочем, такие без разницы, с начала смотреть или нет. Вскоре он кончился, и сразу начался следующий, похожий скорее на вторую серию первого. Зато в этом фильме мне не удалось досмотреть конец, потому что ко мне подсело лохматое кучерявое существо непонятного пола. Оно сначала сидело в другом конце зала, потом пересело поближе ко мне, потом – еще ближе, как будто под воздействием порнографии я приобрел все большую притягательную силу. Существо уставилось на меня поблескивающими белками на черном и, казалось, безносом лице и недвусмысленными жестами предложило повторить кое-что из показываемого на экране. В зале нас было двое, поэтому я пересел дальше. Когда существо повторило попытку, я направился к выходу. Оно погналось за мной, выкрикивая что-то высоким голосом, схватило за руку. Я молча влепил с разворота ему в рыло правой, и показалось, что не бутылки звякнули в моей левой, а кучерявая башка раскололась подобно стеклянному кувшину. Контролер, пожилая женщина с неестественно белым, как у призрака, лицом, спокойно, будто не видела ничего, проводила меня к выходу, подсвечивая фонариком с тонким и ярким лучом.

Возле порта под красным пластиковым навесом маленького ресторанчика гуляла, сдвинув вместе несколько столиков, чуть ли не половина нашего экипажа. Маленький шустрый официант бегал от столиков к стойке и разделочному столу, на котором мокрый от пота повар в красной набедренной повязке готовил лягушек. Три ловких удара тесаком – и освежеванная и обезглавленная тушка заворачивается в тесто и опускается в кипящее масло, откуда вынимается другая, поджаренная, – коричневая, лоснящаяся бульбашка, из которой торчат длинные задние лапки. Официант забирал ее и бегом относил на коллективный стол. В отличие от повара одет он был в белые штаны и белую рубашку с коротким рукавом, настолько чистые, что создавалось впечатление, что постоянно где-то незаметно переодевается. Улыбка на его плоской узкоглазой мордяхе была два на четыре. Оно и понятно: советские моряки хоть и бедны, но пойло берут ведрами, не в пример всем прочим.

– Старпом, иди к нам!

Я зашел, положил пакет с сувенирами и виски в общую кучу, громоздившуюся около стола, и сел рядом с третьим механиком и напротив начальника рации. Пора бы нам с Маркони восстановить приятельские отношения. Думаю, это будет легко сделать, ведь ничто не размывает так быстро стыдливость, как алкоголь. Заказывать я не спешил, надеялся, что угостят. Так и случилось: третий механик показывал запыхавшемуся официанту на меня, а потом – три оттопыренных пальца, и вскоре передо мной стояли рюмка и тарелка с «лягушками в тесте», а в центре стола – три бутылки рисовой водки. Наверное, «машина» продала стружку цветных металлов – почему бы не угостить «палубу», не щелкнуть ей по носу? Ну-ну, щелкает тот, кто щелкает последним...

Начальника рации, судя по багровому и потному лицу, нагрузился уже по ватерлинию. Он хвастался перед дневальной похождениями в Сингапуре то ли в прошлый, то ли в многолетней давности заход. Из его слов получалось, что все небоскребы были поставлены на крыши, и только после ухода их судна вернулись в нормальное положение, а женщина всего города ползли, рыдая, по асфальту и упрашивали начальника рации не покидать их. Слез было так много, что Маркони вернулся на судно в мокрых по колено штанах. Нина слушала очень внимательно, как врач пациента, лишь иногда вставляла слово-два, приподымая при этом брови. Скажет что-то – брови дважды подлетят на лоб, на котором каждый раз собираются тонкие складочки. Третий механик не вмешивался в из разговор, пил, я бы сказал, с остервенением. Время от времени он тяжело и недолго смотрел на обоих, а когда Нина, откликаясь на его взгляд, поворачивалась к нему, опускал глаза в рюмку и, если там была водка – пил, если не было – наливал себе и любовнице. Ее рюмка была полна, водка текла через край. Дневальная не останавливала Андрея, смотрела на него виновато и жертвенно, и сильнее было заметно, что она кособока.

Наверное, устав от ее взглядов, третий механик спросил меня:

– Что так мало «школы»?

– Остальное отправил на судно с посыльным.

– Хорошо живем, – решил третий механик.

– Не жалуемся, – сказал я. – А тебе кто мешает?