Мера за меру [СИ]

— Я также нахожу, что Отье Ришар де Эренбург, владелец, проявил некоторую небрежность, не научив своих домочадцев правильному порядку поведения в жилищах нижестоящих. Однако небрежность эта не того рода, вида и свойства, чтобы полностью уравновесить первую.

В обычных случаях, закон предписывает предать непосредственного убийцу, сиречь скота, смерти — буде он признан виновным на отдельном процесе. Однако, здесь требования закона встречаются с требованиями иного закона, запрещаюшими при каких бы то ни было обстоятельствах лишать ремесленника орудий его труда.

Меру и степень казуистики оценить мог, кажется, только де Ла Ну. Площадь впитывала слова как мука впитывает масло, кто-то хлопал себя по лбу, кто-то шипел «вот вам!», де Эренбурги раздраженно переглядывались, а хозяин Мальчика, кажется, ничуть не возражал, что его определили в ремесленное сословие.

— Поэтому Нигеллус де Каве, благородный житель округа, да выплатит штраф, размером в половину стоимости коня, каковую стоимость надлежит определить компетентным лицам округи, а разделить штраф следующим образом: треть отцу убитого, за ущерб его имени, треть — общине за нарушение порядка, треть церкви — в покаяние за невольно причиненную смерть. Кроме того, — принц возвысил голос, — надлежит ему возместить убыток роду Ришар де Эренбург, каковой род взаимным недоглядом лишился здоровой поросли. Для того надлежит ему отдать среднего своего сына, именем Ги, в сыновья отцу убитого, а Отье Ришару де Эренбургу надлежит принять мальчика как сына со всей честью… Я же, со своей стороны, — впервые улыбнулся Клавдий, — обещаю и клянусь не оставить Ги Ришара де Эренбурга своей милостью.

Площадь возликовала. Недовольных не было. Даже супруга де Каве, хоть и утирала слезы, не вопила о том, что у нее отнимают кровиночку. Понятное дело, они и мечтать не могли отдать свою кровиночку даже в услужение к Ришарам на подобающее место, а тут — сразу да в приемные сыновья. Да еще с полной гарантией, что приемный отец мальчишку не обидит, даже желая отыграться за потерю и отцовскую строптивость. Не дурак же он — единственному шансу на принцеву милость тумаки отвешивать. Впрочем, подумал де Ла Ну, Отье Ришар и так не стал бы загонять мальца в могилу, он не изверг; но есть же и другие члены семьи. Мудро придумано. Для отрока двенадцати лет, на год старше убитого — даже как-то слишком мудро. Все интересы учтены, все характеры и обстоятельства…

Пожалуй, эта округа впервые за века узрела, что такое королевская длань правосудия, хотя таковой среди принцевых инсигний не наблюдалось.

— Вот сейчас, — принц Клавдий улыбался как золотая и серебряная шитая Горгона на его груди, — ударит полуденный колокол и я перестану быть вашим гостем, полковник.

— В таком случае, — несколько дней можно и потерпеть, за сегодняшнее-то. — можете считать моим первым распоряжением приказ пойти и переодеться… но поскольку до полудня еще не менее шестой части часа, пусть это будет совет.

Преображение принца Клавдия в Клода, мальчишку при штабе, произошло как-то слишком уж гладко. Снявший почти все украшения, переодетый в добротное и менее яркое походное платье молодой человек если чем и отличался, так излишней осведомленностью и сообразительностью, а глаза мозолил лишь тем, что вел себя так, словно провел здесь не менее года. Он ничего не спрашивал и все знал. Где что лежит, каков из себя капитан такой-то и где искать по вечерам лейтенанта такого-то. Где старший писарь держит перья и где прячет ключ от сундучка с чернилами. В какую книгу записывают пришедшие письма. По мнению де Ла Ну, он просто подмечал, слышал и запоминал все, что происходило и говорилось при нем, а потому и не нуждался в уточнениях насчет самых простых и повторявшихся действий. У остальных офицеров это всеведение чаще получало какое-то суеверное толкование.

Священная кровь, не иначе.

А де Ла Ну забеспокоился и с каждым уместным действием нового подчиненного беспокоился все больше. Неправильность, лишняя — или отсутствующая — деталь, которая в поле означала присутствие врага, засаду, смертную опасность, была где-то здесь, прямо перед глазами, а увидеть ее не получалось.

Взорвалось все — беззвучно и беспламенно — ровно в четверг во второй час пополудни, когда де Ла Ну вдруг увидел, не просто так, а полностью, целиком увидел, как паренек берет предложенный ему ломоть горячего хлеба с орехами и откусывает небольшой кусок. Пережевывает, глотает, запивает жидким пивом из кружки… Тут полковнику и перекрыла обзор белая вспышка взрыва, озарение называется, хорошо, что сидел, а не стоял. Конечно, мальчик не хотел никого оскорбить, конечно, он не предполагал отравы, он просто привык есть так. Все. И держаться так. И смотреть так. И привычка все подмечать, такая полезная для вестового, она не для военной жизни, не от военной жизни завелась. И не от лишнего страха — он же не боится. Он просто так жил, там, у себя, в Орлеане.