Мераб Мамардашвили: топология мысли

Возникает ощущение замкнутого круга. Впрочем, оно ложное. Личность не предопределена ничем. Поступок личности исходит из самой личности. Но твоя личность – не калька с готового чужого образа. Она лепится твоим личным, героическим усилием, она не может быть унаследована от кого-то и предъявлена готовой. Но с чего-то надо начинать. Наш язык обманывает нас. Сама же личность и существует в акте. Как она может быть основанием? Здесь М. К. резко и радикально разводит личность и индивида, физического носителя, наверное, для полной ясности, чтобы слушателям было понятно.[147]

Удивительно то, что и такое усилие себя не может начаться и закончиться. Оно либо есть, либо его нет. М. К. вводит метафору «непрерывного письма». Нельзя начать просто писать, как нельзя закончить писать. Потому роман – произведение, которое не может быть законченным. Как не был закончен и роман М. Пруста, роман Р. Музиля. Эти вещи не заканчиваются, потому что связаны с усилием себя, усилием быть.

Ведь только в акте написания романа автор и рождается, это мы неоднократно фиксировали. Этому акту становления себя во мне не может быть конца. Представим себе, пишется роман. В этом писании автор как-то становится собой. И что? Вдруг искусственно, по сюжету, роман надо завершать? Значит, ставить точку на самом себе? М. К. полагает, что можно говорить о некоем интервале, промежутке, состоянии между. Но есть непрерывное письмо – когда нет причин ни начинать, ни заканчивать [ПТП 2014: 708].

Мы не можем ни начать мыслить, ни закончить мыслить. История либо есть, либо её нет. Нельзя начать историю. Если она есть, то мы уже в ней, мы её не начинаем.

Опять тупик! Но когда-то человек ведь начинает! Это великое дело – Начало. С прецедента Начала всё и начинается. Но можно и не начать, а так и исчезнуть, не появившись в этом мире, то есть и не быть, не стать, не явиться. Полагаю, радикальностью своих высказываний М. К. пытается развеять и разогнать наши всяческие иллюзии относительно нас самих. Хотя наши обыденные представления никак не могут привыкнуть к тому, что есть безначальные и бесконечные вещи.

Ведь непрерывное письмо ставит под сомнение вообще и сам акт письма. А М. Пруста интересуют смыслы, которые становятся посредством письма, и потому письмо никогда не может быть окончательным, оно должно лишиться неподвижности, но письмо всегда неподвижно, поскольку если что-то написал – то оно и неподвижно [ПТП 2014: 711].

Как тот же феномен времени, который мы уже обсуждали, ставший главной проблемой в феноменологии сознания: сознание во времени течёт, но, чтобы его осмыслить, я пытаюсь фиксировать акт осознания времени. Но фиксируя акт времени, я пытаюсь его остановить, что невозможно. Поэтому понять феномен времени можно, лишь пребывая в нём, попадая в сам феномен текучести себя во времени, в акт времени, пытаясь уловить, пережить саму эту текучесть. Но как только я начинаю описывать эту текучесть, я тут же теряю прелесть живой текучести, омертвляю её, делаю искусственной. Искусственное действие фиксации омертвляет естественность текучести.

М. К. вспоминает отрывок из седьмого письма Платона. Философ полагал, что мысль, «вещь мыслящая», cosa mentale, не создана для того, чтобы быть просто записанной в произведении, под которым стоит авторская подпись, потому что мысль есть то, во что мы можем впадать только во время говорения или, в частном случае, во время диалога» [ПТП 2014: 711].[148]

Забытая до срока мысль…

М. К. приводит цитату из любимого У. Блейка [ПТП 2014: 712].

«Скажи, где прибывает забытая до срока мысль?
И где живет былая радость и минувшая любовь? …»

Действительно. Скажи, друг мой, где же она была, забытая, заблудшая, затерянная мысль и любовь до того, как вдруг я её обнаружил вновь? Где была мысль П. Я. Чаадаева, ждавшего (после смерти) публикации полного собрания своих писем уже в наше время? Где была мысль забытого датчанина С. Киркегора? Где была мысль забытого и вновь открытого М. М. Бахтина, пережившего свой праздник возрождения уже после смерти? Список будет длинный.

Когда-то другой автор совершил прецедент мысли, прецедент любви. Когда-то кто-то написал роман. Вот написал роман М. Пруст. А много позже другой автор стал его пожизненным собеседником. М. К. спрашивает: где же была эта мысль после того, как она исполнилась? Как она затем вновь вспоминается, именно такой, какой была?

Вопрос принципиальный. Древних греков открыли в эпоху Возрождения. До этого их тексты хранились в разных библиотеках, монастырях, списках. И здесь кому как повезет. Многих авторов долгое время не открывают и не вспоминают. А потом вдруг – рраз! И он вспыхивает вновь. И главное – мы полагаем, что мы его понимаем именно так, как и дόлжно, аутентично, именно как того Автора, который тот самый …