Мераб Мамардашвили: топология мысли

М. К. вспоминает кантовский императив, к которому обыватель относится как к утопии и мечте: поступай по отношению к другим так, как поступали бы по отношению к тебе[161]. На самом деле это не мечта и не утопия, а реальная структура действия, по которой ты выстраиваешь (или не выстраиваешь) своё существование. Она воплощается в поступке. Просто это один из немногих и не вполне совершенных, замечает М. К., ответов человека на ситуацию в жизни. Ведь это мы отодвигаем такую структуру действия, полагая, что это всё не реально, утопично, романтично, как-то по-книжному, и продолжаем действовать реактивно, как слабые и страшащиеся существа. А в действительности только такая структура императивного действия и создаёт нашу реальность, делает нас существующими. Поэтому я мыслю только здесь и сейчас, я совершаю акты мысли, любви, веры, чести, памяти сейчас. Я должен быть готовым к таком акту, не отодвигая его на потом, и такая готовность совершается (или не совершается) в миг. Я совершу это действие или не совершу. Такое свершение (или не свершение) будет определять то, что со мной реально происходит. Таков онтологический закон [ПТП 2014: 794].

Мы, будучи эмпирическими существами, по жизни привыкли опираться на некое эмпирическое содержание, на нашу повседневность. Мы полагаем всегда, что то, что вокруг нас в повседневности происходит, то и есть реальность наша, наша жизнь, и в ней надо определяться. А моральные заповеди, императивы, нравственные законы, они ведь содержательно пусты. Поступай так-то… Это формальное правило. Можно и обойтись. Но именно оно – содержательно. Оно определяет структуру твоего действия, создавая тебе опору и делая тебя реальным, дающего тебе шанс не утонуть в суете повседневности. Но если оно остаётся лишь внешним правилом-призывом, не пережитым, не испытанным, то оно не делает тебя реальным. Только в действии этот императив наращивает для действия мускулы, «мускулы человеческого существования» [ПТП 2014: 795].

«Всякому, просящему у тебя, давай, и от взявшего твое не требуй назад»

(Лук. 6, 30)

Вспоминаем ситуацию художника, поэта. Художник не описывает мир, он рождает рисунок не для того, чтобы нечто срисовать. Мы рисуем для того, чтобы видеть, а не то, что видим. Рисуя, мы создаём форму, посредством которой наш глаз может испытывать, то есть видеть в мире то, чего без формы не увидел бы [ПТП 2014: 795]. Мы испытываем для опыта, и потому реальность является нам посредством этой формы поступка. Посредством формы мы испытываем событие присутствия, начинаем создавать своё место присутствия. Тем самым мы создаём каркас нашего опыта, его опоры.

Здесь появляется большой смысл личностной навигации как способа существования. Надо идти (ступать, делать шаги), для чего нужны те самые духовные мускулы, каковыми выступают формы, органы жизни или cosa mentale. Добро или честь, или правда, или мысль, или вера, рождаются через такое действие по созданию формы. А если так, то «человеку, который идет на неизведанные окраины бытия, мы не можем сказать, где он должен остановиться, чтобы не совершить зла, и в какую сторону он должен идти» [ПТП 2014: 797].

Господа! Коллеги философы! Навигация тем самым онтологически укоренена! Она не является плодом воображения отдельно взятых исследователей. Она не выступает одним из методов познания. Она не может быть факультативным приложением к чему-то. Она в самом истоке нашего существования. Не идя, не поступая, тебя и не будет. Редукция науки и философии в сторону построения догматических концептов, в сторону спекулятивных теорий познания означала как раз отказ от навигации, поиска своего места именно потому, что человек отказывался от выполнения онтологического закона, от поступка здесь-и-теперь, а потому он порождал разного рода теории и концепты, закрываясь ими от своей онтологической нетребовательности по отношению к себе. Тем самым он отказывался от себя. Добро и зло творятся в живом действии, и через него существуют как реальность. Просто человек должен идти и совершать действия. Как праведные, так не праведные – это уже как у кого получится.

Сократу нужно было умереть, выпив чашу с ядом, ибо только в момент смерти он и понимал смысл своего поступка. Его невозможно было остановить никакими уговорами, ибо его поступок – прямое следствие, точнее, составная часть его учения. Так же и Христа нельзя было остановить. Только в Гефсиманском саду он позволил себе сомнение («Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия…»), но затем Он решился: «впрочем, не как Я хочу, но как Ты» (Мф. 26, 39). И продолжает: «Отче Мой! Если не может чаша сия миновать Меня, чтобы не пить ее, да будет воля Твоя» (Мф. 26, 42).