Мераб Мамардашвили: топология мысли

«…самый простой жест и поступок оказывается запрятан и заперт в тысячу закрытых сосудов, каждый из которых наполнен доверху вещами, обладающими различной расцветкой, запахом, температурой; не говоря уже о том, что эти сосуды, расставленные вдоль вереницы наших лет, на протяжении которых мы без конца менялись, пусть хотя бы лишь только в мечтах или в мыслях, расположены каждый на своей высоте, и это вызывает у нас с ощущение в высшей степени непохожих атмосфер» (ОВ: 188).

Мы накапливаем в своей жизни тысячи впечатлений, состояний, вещей, запахов, звуков, и храним их в закупоренных сосудах желаний и состояний. Эти сосуды выстроились вереницей вдоль прожитых нами лет, что и составляет в сущности наше сокровище, тезаурус, то есть хранилище времени, в котором вперемежку друг с другом лежат драгоценности, жемчужины и разный ненужный хлам.

Потом по жизни иногда нам удается совершить акт творчества, посредством которого происходит распаковка, расколдовывание содержимого этих сосудов. Такая распаковка не может произойти усилием воли или ума. Это совершенно не рассудочное действие. Распаковка происходит посредством того самого акта «вдруг!», посредством распечатывания впечатления, «силой непроизвольного воспоминания, а не силой рассудочного ментального описания и реконструкции» [ПТП 2014: 412].

Такое расколдовывание возможно в том случае, если запакованное в сосуде событие было мною полностью прожито, я в него был полностью погружён, был в состоянии присутствия, как это бывает в детстве. Это детское состояние предполагает полное присутствие и проживание события, в нём нет разделения на части и слои, в них жизнь представлена как есть. Это пребывание как есть и составляет полную настоящую реальность, моё сокровище и хранилище. Только оно и запоминается, причем, не головой, не умом, а всем существом. И только такие состояния проживания, состояния присутствия и запоминаются, не искусственно и задним числом, а полностью, всем существом. Затем, много лет спустя, они могут быть расколдованы, причем опять же не умом, не рассудком, а вдруг, через момент жизни, проявившийся в запахе, звуке, вещи, встрече с другим человеком.

Но такое состояние детства мы однажды теряем, не замечая того. Именно теряем, не детство уходит, а мы его теряем. А потому рай может быть всегда потерянным: «истинный рай – это потерянный рай» (ОВ: 188). Исходное состояние рая означает начало нашей жизни, жизни в душевном покое и равновесии с миром и самим собой. В этом состоянии нет ни добра, ни зла, ни своего, ни чужого, ни этого, ни того мира, а есть пребывание в полноте присутствия. Такое состояние мы теряем, и это состояние утерянного рая потом преследует нас всю жизнь[93].

«… истинный рай – это потерянный рай»

(ОВ: 188)

А потому если что-то и есть в нашей жизни, то есть вот это реальное случающееся событие полноты проживания. Оно всегда конкретно: вот эта реальная вещь, вот этот цветок, вот эта книга, вот этот человек, эта встреча, это пирожное, этот дом, этот запах, этот звук. Не вообще дома, не вообще люди, вещи, цветы, предметы. Так называемые «вещи вообще» мы задним числом начинаем конструировать, но уже своим умом[94]. А ощущение цветка, вот этого, реального, конкретного, мы теряем. Как теряем всё состояние детства, то есть состояния полноты и благолепия пребывания в мире, в котором нет разницы между этими тем и тебе кажется, что весь мир тебя любит и принимает как есть, без оценок и ущербов[95].

Но потом мы всю оставшуюся жизнь пытаемся вернуть это утраченное состояние присутствия, полноты проживания. Вернуть посредством таких вот длящихся актов, организованных в произведение, в роман, в поэтическое высказывание.

Причём, расколдовывание возможно при условии, что произошла запись в памяти того, что тогда произошло, что прожито, только это состояние и возможно записать в памяти. Запись ведётся всем существом, а не умом, а потому и расколдовывание возможно не задней умственной реконструкцией, а вспышкой памяти. Потому та реальность и существует в моей памяти, а не вне меня.