Мераб Мамардашвили: топология мысли

Расколдовывание происходит через проживание запечатленной метафорой души. Либо ты оказываешься порабощённым ею, её жертвой, либо ты проживаешь метафору, то самое пирожное или прочитанную книгу как живое событие.

Вот и сегодня, утром, я, как всегда, после завтрака мыл посуду. Я люблю мыть посуду. Сам процесс мытья посуды мне доставляет особое удовольствие, ты испытываешь при этом действии какое–то особое переживание наведения порядка, приводишь всё к полагающейся чистоте, расставляешь чашки, тарелки на свои места, вытираешь их полотенцем… Мытье посуды, журчание воды, пахучий запах мыльного геля образуют какое-то ритуальное единство действия, во время которого ты ощущаешь особый покой и равновесие, благодаря которым (наверное!) тебе в голову приходят разные мысли и воспоминания. Они приходят сами, по неведомой рассудку цепочке ассоциаций. Они идут сами собой. Если же тебя попросят сесть за чистый лист, взять ручку и начать писать мемуар, именно писать, вспоминать, то наступает такая лень… Зачем? Зачем просто вспоминать? Просто воспроизводить, делать пустую репродукцию своей жизни? Сидеть, тужиться … Как будто ты сидишь на очке. В итоге выделяется одно дерьмо.

Потому М. Пруст и пишет, напоминает М. К. вновь одну из основных идей: «… если бы я хотел просто вспоминать и совершать двойное употребление своей прожитой жизни, я, будучи таким больным, каким я и являюсь, не взял бы на себя труд писать» [ПТП 2014: 399].

Если ты просто вспоминаешь, делая двойной дубль эпизодов, «двойное употребление» жизни, то зачем это тебе? Тем более здоровья и времени на этот дубль просто нет. Скучно просто писать в романе о том, что этот господин Х встал, надел пиджак, подошел к окну, открыл форточку, постоял, подумал о чем-то (якобы!), снял пиджак, вышел из комнаты, зашел в комнату, снова сел, снова встал, вышел на улицу и так много раз про разных персонажей. Описание этих деталей наводит скуку, о них лень писать:

«Понемногу сохраненная нашей памятью, череда всех этих неточных выражений, в которых не остается ничего из того, что в действительности было нами прожито, и оказывается той самой реальностью наших мыслей, нашей жизни, и воспроизводством этой лжи занимается это так называемое искусство «пережитого», простенькое, лишенное красоты, – получается репродукция, сколь скучная, столь и бессмысленная, того, что видят наши глаза, воспринимает наш разум, и задаешься вопросом, где человек, занимающийся этим, находит ту искру, что побуждает его начать движение и продвигаться в работе» (ОВ: 214).

Эта описательность скучна и ничего не означает. От неё скулы ломит. При простом воспоминании ты всё равно начинаешь что-то додумывать, где-то ошибаться, быть не точным, что-то подправлять. Подобие и копия всегда хуже оригинала. Так зачем повторять жизнь в своих воспоминаниях, если ты всё равно будешь неточным? Зачем делать из своей собственной жизни репродукцию?

Но вот при мытье посуды я вдруг вновь почему-то вспомнил любимый мною фильм «Сталкер». Вспомнил ярко, конкретно, в деталях, как герои пробирались в Зону, скрываясь от полицейского, как ехали на вагонетке, вспомнил этот стук колес на фоне полной тишины, резкое дуновение ветра и многие и многие детали, наполненные смыслом. Казалось бы, что тут особенного? Такие же детали. Но это те детали, становящиеся живыми метафорами. Они наполнены дыханием присутствия и сопереживания. Это уже не описание. Это уже не про, что встал, надел пиджак, снял пиджак, открыл окно, закрыл окно… Это уже про что-то другое. Про ощущение, впечатление, впечатанное в душу. Я знаю этот фильм наизусть, но могу его смотреть вновь и вновь, не потому, что что-то забыл, а потому, что получаю от этого новое и всегда свежее впечатление, переживание. Такой фильм, не сам по себе, а прокручиваемый много раз во мне, становится той же работающей, живой метафорой.

Но М. Пруст, замечает М. К., занимался не просто тем, что подмечал эти живые метафоры. Он пытался за ними увидеть действие закона, не само по себе описание чувств и переживаний героя, а вúдение за ними действующего, не зависящего от них закона жизни и искусства. Такой взгляд, направленный на то, чтобы увидеть за фактом закон, есть взгляд мыслителя или философствующего писателя [ПТП 2014: 401]. Взгляд, предполагающий выявление в увиденном чего-то иного, более важного и глубинного, структурирующего наше понимание мира.