Мераб Мамардашвили: топология мысли

Поэтому М. К. избрал эту достаточно рискованную не строгую форму высказывания – форму публичного устного разговора. Он не прячется за текст, не строит конструкты письменных текстов-концептов. Он всё время проговаривает, стремясь найти авторское слово, ища максимально чистый незамутнённый смысл. Если вспоминать Л. Витгенштейна, то по его логике даже простое философское высказывание есть языковая форма, которая не имеет смысла: «…о том же, что сказать невозможно, следует молчать». А что можно сказать вразумительного о той метафизике, о которой ведёт (пытается вести) речь М. К.? Поэтому для Витгенштейна философия не есть вообще форма высказывания, для него она есть форма действия, акт. Философия не рассказывается, она показывается – нате, смотрите! Как оплеуха! Философия мыслится не как учение, а как деяние и потому показывает себя в действии. Причем, в действии вызывающем, то есть выводящем за границы привычной нормы. А значит автор его – сумасшедший. И речь его заумна[90].

А потому философские высказывания не являются вполне высказываниями, то есть языковыми построениями или рассуждениями, говорящими о чём-то. Они прежде всего направлены на самого автора высказывания, ставя его самого на границу высказывания, подвергая критике само содержание высказывания и границы самого языка, а также самого автора[91]. Предельный вариант такой деконструкции автора показывал Ж. Деррида. Он сам себя подверг деконструкции, а потом этому подверг и всю западную философию. Он себя закрыл разного рода тайниками и шифрами, всякий раз скрываясь за гримасами и масками [Томэ и др. 2017: 276]. Но опыт Деррида только подтверждает тезис о том, что даже всякий раз исчезающий и прячущийся автор, зашифровывающий и разбирающий себя на части, а потом собирающий в новой версии – он единственный остаётся носителем авторского слова, философского высказывания. Исчезнет он – исчезнет всё остальное. Затем он сможет вновь появиться, но уже стараниями нового читателя, ранее и при нём не существовавшего глаза [Деррида 2012: 91]. Кому адресуется текст автора? Провиденциальному собеседнику – отвечал О. Мандельштам. Ещё не существующему глазу – отвечал Ж. Деррида.

Вернёмся к этому вопросу позже. А пока…

Метафора души

Мы вновь в аудитории. Прошло пять месяцев после последней лекции. А такое ощущение, как будто мы расстались вчера. М. К. начинает так, как будто выходил покурить.

М. К. восстанавливает весь контекст и основную тему: М. Пруст своим романом предпринял опыт не описания и наблюдения за миром, а опыт «исполнения жизни», опыт собственного преобразования, отвечая на вопросы «где я?», «откуда я?», «куда я?». Сколько бы мы ни вглядывались во внешний мир, в свои прошлые воспоминания, ничего не произойдет и с нами ничего не случится, если не проделывать еще какую-то важную работу. Сами по себе мемуары ничего не дают, кроме горечи и печали, потому что всё, что было, хорошее и плохое, – всё в прошлом. Воспоминания о прошлом, счастливом или трагическом, не производят нужной творительной и творящей работы. Как можно много раз есть любимое лакомство и так увлечься от обжорства им и пресытиться, что уже ничего не хочется. Так примерно рождается и культурная богема – от пресыщения [ПТП 2014: 374]. Поскольку само по себе обилие произведений в картинных галереях, вернисажах ещё не приносит ни понимания, ни смысла без необходимой работы с самим собой, связанной с созданием особого орудия понимания и духовной работы, произведения, в данном случае – романа, шире – художественной и мыслительной формы.

Для глубины образа М. Пруст приводит рельефную метафору:

«впечатление двойственно и наполовину погружено в предмет, а наполовину продлено в нас» (ОВ: 210).

Я никак не могу сдвинуться с места, признаётся М. К. Да, почти 400 стр., и мы всё топчемся. Привычно думать, что если мы в пути, то надо куда-то обязательно идти, не сидеть, не стоять на месте. И сам же М. К. отвечает, что он ходит кругами, потому что его задачей является не чтение лекций, не сообщение суммы знаний, а попытка привести души и мысли слушателей в движение, давая некий «урок чтения», понимаемый как особый «жизненный акт», вплетённый в нашу душевную и реальную жизнь [ПТП 2014: 378].

«Сколько же людей держится за все это и ничего ровным счетом не извлекает из собственных впечатлений, старея, ненужные и неудовлетворенные, как холостяки от искусства».

(ОВ: 210)