Мераб Мамардашвили за 90 минут

Обе концепции авторов совершенно не устраивают. Если мы считаем, что философия занимается предельными основаниями нашего опыта, следует неукоснительно придерживаться правила: на существование имеют право только такие теоретические объяснения, которые могут стать сознательным опытом — опытом понимания. А знание о существовании нейронных цепей сознательным опытом стать не может. Мы при всем желании не способны их воспринять.

Распространенная теория сведения сознания к языку тоже кажется Мамардашвили ошибочной. Разумеется, наше понимание сознания происходит в языковой форме, но нельзя сказать; где есть язык, там есть сознание.

Язык не нами создан и не нами понят. Чтобы существовать, в индивидуальном сознании он не нуждается. Само по себе пользование языком о присутствии сознания не говорит. Любой хороший болтун это подтвердит. Верный признак того, что человек в «бессознанке», — непрерывное извержение им штампованных фраз. «Можно предположить, что какие-то структуры языкового мышления (механические) связаны скорее с отсутствием сознания, чем с его присутствием» («Символ и сознание»).

Что такое человек как «знаковое» (пользующееся языком) существо? Это не то существо, которое придумывает знаки, а то, которое всякий раз, когда начинается его работа с вещами и событиями, использует их как сложившуюся знаковую систему, своего рода «аппарат» — некоторое автоматически функционирующее устройство.

Сознание — это то, что с помощью языка (знаковой системы) извлекает информацию из имеющегося жизненного материала. Можно определить сознание как текст, создающийся актом чтения самого же текста, возникающего в процессе чтения. Тогда сознание как бы раздваивается на динамический аспект напряженной точки внимания и своего рода повествовательный, содержательный аспект — «текст, создаваемый прочтением самого себя».

Что следует из определения сознания как динамической точки интенсивности? То, что никакая теория сознания невозможна. Сознание просто не может быть для нас объектом, потому что:

1) для того, чтобы осознать сознание, его надо остановить, прекратить: «Сознание становится познанием, и на это время перестает быть сознанием, и как бы становится метасознанием…» — происходит «борьба с сознанием» как спонтанным процессом;

2) любая попытка его описания «уже содержит в себе те условия и те средства, происхождение которых как раз и должно быть выяснено».

Можно построить не теорию сознания, а метатеорию — теорию понимания сознания. Метатеория позволяет разъяснить свойства, ускользающие от теории, но поддающиеся «закону интерпретирования»: реально действующая сила — это то, как мы воспринимаем случающееся с нами («что»); в зависимости от этого меняется или возникает некая реальность, применительно к которой различение между интерпретацией и объектом не имеет смысла. «Как» и «что» совпадают. Везде, где есть такое свойство, мы имеем дело с тем, что может условно описываться как сознание.

2. Почему не работает «классика»?

Для классической философии сознание — это некий объект, то, что принадлежит человеку (субъекту), для которого данность сознания — самая достоверная точка отсчета. Если мы соглашаемся с этим, то оказываемся в плену неразрешимых парадоксов.

Во-первых, тогда термин «сознание» применяется и к бессознательным процессам, то есть к процессам, совершающимся спонтанно. Понятие сознания совершенно расплывается, теряет всякую определенность. Так возникает «феноменологический» парадокс.

Второй парадокс, «парадокс Спинозы»: для того, чтобы знать, я должен уже знать, как я буду это знать и почему мне нужно это узнать; а для того, чтобы знать, почему мне нужно это знать, я должен знать, что я хочу узнать, и так до бесконечности. Что-то подобное существовало в теории Атмана у древних индийцев: если я что-то фиксирую как факт моего сознания, то я уже не в этом состоянии сознания, и я, следовательно, уже не «я» и так далее.

Третий парадокс возникает из принятой в классической философии «аксиомы исключительности», устанавливающей области монополии понимания: если мы говорим, что мы что-то понимаем, то мы при этом предполагаем, что это» «что-то» себя не понимает, хотя бы в ситуации нашего понимания. В качестве леммы отсюда и следует разграничение субъекта, носителя сознания, и объекта, лишенного «души».

Суть этих парадоксов состоит в том, что классические способы описания сознания всегда наталкиваются на нечто, ускользающее от рефлексии, хотя сами они неразрывно связаны с рефлексивной процедурой. Для того чтобы их разрешить, необходимо отказаться от претензии на полное понимание, характерной для классики.

3. Как возможно построение метатеории?

Основная гипотеза: сознание может быть описано вне его приурочивания к определенному психическому субъекту. Здесь оно рассматривается не как свойство психики, а как то, в чем мы находимся и что какой-то частью нам не принадлежит — ведь что-то рассмотреть можно, только находясь на определенном расстоянии.