Мерфи

В отношении карьеры Мерфи не мог не чувствовать, что звезды повинны в известной избыточности, — ведь там, где предписано посредничество, остальные определения излишни. Ибо что такое была всякая работа с добыванием средств к существованию, как не сводничество и сутенерство ради денежных мешков, развратных тиранов человека, денежных мешков, чтобы они могли плодиться.

Между двумя единственными системами, к которым Мерфи мог питать маломальское доверие, существовала, видимо, некая дисгармония. Тем хуже для него, разумеется.

Селия заявила, что, если он не найдет работу немедленно, ей придется возвращаться к своей. Мерфи знал, что это значит. Больше никакой музыки.

Эта фраза выбрана с особым старанием, чтобы не лишить грязных цензоров возможности прибегнуть к своей сальной синекдохе.

Понукаемый мыслью о том, что он может потерять Селию, пусть даже только на ночь (поскольку она обещала больше не «бросать» его), Мерфи, нервно теребя свой лимонный галстук-бабочку, обратился на свечной склад на Грэйз-Инн-роуд, относительно должности мальчика на побегушках. Впервые он теперь действительно предстал как претендент на определенный пост. До этих пор он довольствовался тем, что неопределенно демонстрировал себя в отрешенных позах крепкого телом человека на периферии наиболее посещаемых точек по найму рабсилы или таскался взад-вперед между агентствами от одного столба к другому, собачья жизнь без собачьих преимуществ.

Все, кто был по свечному делу, примчались как один поглазеть на мальчика на побегушках.

— Да он не бегун, — сказал торговец свечами, — куда там; что нет, то нет, как ни крути.

— Да уж и не мальчик, — изрекло наполовину личное удобство торговца, — что по мне, то отнюдь.

— Сдается, он воще не похож на человека, — сказал старший из отходов производства свечного торговца, — воще нет.

Мерфи был слишком хорошо знаком с подобными издевательствами, смешанными с отвращением, чтобы впасть в следующую ошибку, попытавшись их умерить. Иногда они находили более утонченное выражение, иногда менее. Формы были так же разнообразны, как градации интеллекта торговца, содержание же оставалось все то же: «Ты, ноль без палочки!»

Он огляделся по сторонам в поисках места, куда бы сесть. Нигде ничего. Когда-то к югу от Королевской бесплатной больницы находился маленький городской сад, но теперь часть его была погребена под злокачественным образованием урбанистических тканей, так называемыми многоквартирными домами гостиничного типа, а остальное сохранялось как рассадник заразы.

В этот момент Мерфи с готовностью отдал бы свое ожидание Предчистилища за пять минут в своем кресле, отвергнув отдых Белаквы в эмбриональной позе и его укромное укрытие под валуном, откуда тот, свободный от искупления греха, покуда он вновь не увидит его во сне — от сперматория до крематория — незамутненным взором видящего сон младенца, глядел на рассвете через камыши вниз, на трепещущее южное море и на восходящее солнце, отклоняющееся на восходе к северу. Он так высоко ценил это посмертное состояние, его преимущества представали в его голове в таких подробностях, что он по-настоящему надеялся, что сможет дожить до старости. Тогда у него будет много времени на то, чтобы лежать, и видеть сны, и наблюдать, как заря мчит своим солнечным путем, прежде чем он начнет взбираться наверх, в Рай. Крутизна была чудовищная, единственная в своем роде. Дай Бог, чтобы никакой благочестивый торговец свечами не сократил ему времени своей молитвой.

Это была его фантазия на тему Белаквы, пожалуй, наиболее систематизированная во всем его собрании. Принадлежавшая тем, кто лежит прямо за порогом страданий, она была первым пейзажем свободы.

От слабости он прислонился к ограде Королевской бесплатной больницы, умножая число своих обетов навечно стереть это видение антиподов Сиона из своего хранилища, если он только будет немедленно перенесен в свое кресло-качалку и ему будет позволено пять минут покачаться. Сесть было ему уже недостаточно — теперь он должен во что бы то ни стало лечь. Сгодится любой клочок знаменитого английского дерна, где бы он мог улечься и больше не обращать ни на что внимания, и очутиться в пейзаже, где нет никаких торговцев свечами и никаких привилегированных жилых раковых образований, а только он сам в улучшенном издании — освобожденный от всякого знания.

Ближайшее место, какое он смог припомнить, это газон «Линкольнз-Инн»[30].

Атмосфера там омерзительная, миазмы законов. От обманщиков, крючкотворствующих, мздоимствующих, надувающих и облапошивающих, и от обманутых, от позорных столбов и виселиц. Но там росла трава, там росли платаны.