Мерфи

Он думал о своих последних voltefesses[73], одновременно таких приятных и таких мучительных. Приятных в том отношении, что с мисс Кунихан вышло послабление, мучительных — в том, что положение с Мерфи ухудшилось, так как fesses были частью, наиболее предусмотренной природой не только для того, чтобы получать пинки, но также и посмеяться над тем, кто пинает, — парадокс, поразительно продемонстрированный Сократом, когда он задрал под деревьями подол своего abolla[74].

Уменьшилась ли хоть сколько-то его потребность из-за внезапного превращения Мерфи из ключа, который должен был открыть для него мисс Кунихан, в одну-единственную земную надежду на дружбу и все, что несет с собой дружба? (Представление Нири о дружбе было весьма странное. Он ожидал, что она будет вечной. Он никогда не говорил: «Он был прежде моим другом», но всегда, с подчеркнутой аккуратностью: «Я прежде думал, что он мой друг».) Уменьшилась ли хоть сколько-то его потребность? Ощущение было такое, будто она возросла, но, вполне возможно, осталась такой же, как была. «Преимущество такого взгляда в том, что, хотя человек, возможно, и не станет смотреть вперед, ожидая, что все пойдет к лучшему, ему, по крайней мере, нечего страшиться, что все пойдет к худшему. Всегда будет одно и то же, как всегда и было».

Он крутился на спине в постели, тоскуя по Мерфи так, как будто никогда прежде не тосковал ни о чем, ни о ком. Перевернувшись и зарывшись лицом в подушку, закрутив ее углы так, что они сошлись у него на загривке, он не мог не отметить, как приятно было для разнообразия почувствовать давление зада на живот после стольких часов в обратном положении. Но, продолжая лежать, решительно зарывшись головой в подушку и закрывшись ею, он стонал:

— Le pou est mort. Vive le pou![75] — И немного погодя, почти задохнувшись к тому времени: — Неужели нет такой блохи, которая, когда ее наконец поймают, умерла бы, не оставив потомства? Никакой ключевой блохи?

Как раз с этого соображения и пустился Мерфи, когда он еще не был и ребенком, на уловление самого себя, не с гневом, а с любовью. Это был гениальный подарок судьбы, которого Нири, ньютонианец, никогда не мог сделать себе сам и не мог вынести, чтобы ему сделал его кто-то другой. Для Нири, кажется, действительно остается очень мало надежды, он, кажется, обречен надеяться бесконечно. В нем есть что-то от Гюго. Огонь не покинет его глаз, влага — его рта, в то время как он, почесываясь, будет избавляться от зуда в одном месте только затем, чтобы зуд начался в другом, до тех пор пока он не сбросит своей смертной чесотки, если допустить, что это позволительно.

Значит, Мерфи, помимо самого себя, фактически необходим пятерым. Селии — потому что она любит его. Нири — потому что он наконец считает его Другом. Мисс Кунихан — потому что ей нужен хирург. Куперу — потому что он для этой цели нанят. Уайли — потому что он смирился, решив в недалеком будущем оказать честь мисс Кунихан и стать ее мужем. Она не только выделялась в Дублине и Корке совершенно исключительным человекообразием, но и имела личные средства.

Заметьте, что среди всех этих причин одна любовь не поддавалась изменениям во имя своей цели. Не потому, что это была Любовь, а потому, что она не располагала никакими средствами. Когда целью был Мерфи, исправленный и преображенный, удачным образом заловленный в какую-нибудь оплачиваемую рутину, недостатка в средствах не было. Теперь, когда целью стал Мерфи любой ценой, в каком угодно виде или форме, лишь бы можно было его любить, т. е. он присутствовал бы лично, средства отсутствовали, как Мерфи и предупреждал. Женщины — поистине нечто изумительное, в том, как они пытаются один пирог и кошке отдать, и у себя держать. Они никогда не убьют до конца то, что, как им кажется, они любят, а то мог бы захиреть их инстинкт искусственного дыхания.

Поскольку Гауэр-стрит была расположена удобнее, если двигаться от Брюэри-роуд, чем Эрлз-Корт, где Уайли подыскал себе небольшую гостиную-спальню, Купер сперва поспешил к мисс Кунихан с известием о том, что наконец удалось выследить женщину Мерфи, и проницательным комментарием к этому известию, что там, где находится женщина какого-то мужчины, будет также и этот мужчина, это только вопрос времени.

— Кто сказал, что она его женщина? — прошипела мисс Кунихан. — Опиши эту суку.

Купер, как подсказал ему безошибочный инстинкт, увильнул, сославшись на сумерки, на напряженность ожидания, на расстояние, на котором ему приходилось держаться, на вид сзади (явно очень слабая отговорка) и так далее. Ибо что бы ни было сказано — а насочинять о женщине Мерфи можно было тьму всякой всячины, от восторгов до отвратительных вещей, — не нашлось бы среди них ни одной, которая не причинила бы боли мисс Кунихан. Потому что либо ей предпочли шлюху, либо существовала женщина изысканнее ее — любое из этих утверждений было слишком мучительным, чтобы снести его из уст мужчины, даже если этот мужчина — всего лишь Купер.