Мэри, Мэри

Мы делаем бумажные гирлянды для комнаты отдыха. Занятие детское, но интересное. Мы готовимся к Рождеству.

Я показываю девочкам, как клеить бумагу. Почти все принимают участие в работе. Мне нравится их учить. Хотя и не всех.

Розанна действует мне на нервы, испытывает мое терпение. Сегодня она посмотрела мне прямо в лицо и спросила, как меня зовут. Хотя я говорила ей уже тысячу раз. Не знаю, кем она себя воображает. Она здесь никто, так же как и все мы.

Я не знала, что ей ответить, и промолчала. Пусть сама делает себе гирлянды. Розанна заслужила это. Иногда мне хочется ей врезать. Но я, конечно, так не поступлю.

Кто-то и никто. Знакомая тема — она не раз встречалась в письмах Мэри Смит. Как опознавательная метка, по которой определялась рука преступника. Калифорнийская Мэри была всегда одержима «кем-то» — богатыми и успешными матерями, они своим существованием подчеркивали ее ничтожность. Я уже не сомневался, что эта мысль красной нитью проходит через все тетради Мэри Константин.

Что меня удивило, так это полное отсутствие упоминаний о детях. В определенном смысле дневник был воплощением отрицания. Складывалось впечатление, что больничная Мэри даже не подозревала об их существовании. При том, что Мэри Вагнер — женщина, которой стала Мэри Константин, — не могла думать ни о чем, кроме детей.

Единственное, что их объединяло, — абсолютное неведение об убийстве Эшли, Адама и Брендана. Двух А и одного Б.

Пока у меня не было ничего, кроме догадок, но я чувствовал, что Мэри все быстрее движется к осознанию случившегося, и этот путь грозит ей страшной катастрофой. К счастью, сидя за решеткой, она не могла причинить вред никому, кроме себя.

Но я боялся даже предполагать, что станет с этой женщиной, когда она узнает правду.

Глава 113

Я с трудом оторвался от дневников Мэри, целиком погрузившись в ее мысли, чувства, гнев.

Впервые я серьезно задумался о том, что, вероятно, именно она совершила преступления в Лос-Анджелесе. Посмотрев на часы, я обнаружил, что уже на полчаса опаздываю на встречу с лечащим врачом Мэри, Деброй Шапиро. Когда я примчался к ее кабинету, доктор Шапиро уже стояла на пороге. Я рассыпался в извинениях. Шапиро согласилась задержаться, присела на краешек кушетки и даже не выпустила из рук портфель.

— Мэри была моей пациенткой восемь лет, — заявила она, прежде чем я успел что-нибудь спросить.

— Как вы можете охарактеризовать ее?

— Уж точно не как убийцу. Я всегда считала, что инцидент с ее детьми был вызван аберрацией более общего порядка, а именно душевным заболеванием. Эта женщина очень больна, но ее агрессивные импульсы исчезли много лет назад. Поэтому она так долго оставалась у нас: у нее не было желания бороться.

— Чем вы можете подтвердить это? Особенно в свете того, что произошло позднее.

Кажется, Мэри была здесь не единственной, кто занимался отрицанием.

— Если бы меня спросили в суде, я бы ответила — ничем. Но восемь лет профессионального общения что-нибудь да значат, правда?

Я не сомневался, хотя мне хотелось бы услышать что-нибудь посущественнее.

— Как насчет ее детей? — продолжил я. — В дневниках она не упоминает о них. Но за свое короткое знакомство с Мэри я убедился, что теперь дети — ее главная забота. Для нее они живые. Она буквально одержима ими.

Доктор Шапиро кивнула и посмотрела на часы.

— Это трудно объяснить. У меня есть лишь одна теория — возможно, Мэри начинает понемногу приходить в себя. Ее память об убитых детях постепенно проясняется. И поскольку она о них уже вспомнила, единственный способ избавиться от подавлявшегося двадцать лет чувства вины — сделать их живыми. Кстати, это объясняет, почему она решила сбежать от нас: чтобы жить вместе с детьми. С точки зрения Мэри, именно так и произошло.

— А как же убийства в Калифорнии?

Я старался задавать свои вопросы побыстрее — Шапиро ерзала на месте, словно собиралась вот-вот вскочить и броситься наутек.

Доктор пожала плечами, явно тяготясь нашей беседой. Любопытно, разговаривая с пациентами, она тоже куда-нибудь торопилась?

— Не знаю. Трудно сказать, что могло случиться после того, как Мэри исчезла из больницы. — Она покачала головой. — Хотя как раз Лос-Анджелес меня не удивляет.

— Почему?