Меридон, или Сны о другой жизни

Я с ненавистью смотрела на опрятный домик и на цветы на подоконниках, на хорошенькие занавески в окнах и на белых воркующих голубей на крыше. Я подумала о том времени, когда мы с Данди ходили голодные. О том времени, когда мы все время мерзли и отец бил меня. О том, как Данди садилась на колени к старым джентльменам за пенни, а я за полпенни дрессировала лошадей. И все это время, все это время люди жили здесь в комфорте и довольстве, подле этой тихой реки.

Уилл тронул лошадь, и мы медленно двинулись мимо небольшого поля клубники, которое я видела раньше. Маленькая тропинка вывела нас на подъездную аллею недалеко от усадьбы.

— Вы никогда не были бедным? — враждебно спросила я Уилла. — Вы всегда работали, где вы там сказали, в Гудвуде, что ли, и получали за это деньги? Вы ведь никогда не нуждались?

Лошади шли плечо к плечу. На верхушках деревьев пели птицы, но я не слышала их. Точно так же умолк поющий звук в моих ушах.

— Вы не стали бы питать таких надежд, если бы вы когда-нибудь были бедны, безнадежно бедны. Тогда бы вы поняли, что единственный урок, который можно извлечь из бедности, — это брать как можно больше, брать все, что вы можете. Из страха, что позже вам ничего не достанется. И ни с кем никогда не делиться, поскольку никто не станет делиться с вами.

Уилл напряженно смотрел прямо перед собой, боясь повернуть голову и встретиться со мной глазами.

— Всю свою жизнь я делилась только с одним человеком. — Мой голос был зловеще тих. — Я могла дать что-либо только ей. Но теперь ее нет. И я никогда никому ничего не отдам.

Минуту я помолчала, размышляя.

— Поскольку, кроме нее, никто никогда мне ничего не давал. Каждый проклятый пенни, который я видела в своей жизни, я зарабатывала тяжким трудом. Каждую корку хлеба, которую я съела, я тоже заработала. Боюсь, что я не такой сквайр, о котором вы, Уилл Тайк, мечтали. Мне кажется, что я не способна на милосердие. Я слишком долго была бедна, и я это ненавижу. Я не люблю грязных и больных бедняков. И если сейчас я богата, я хочу такой и остаться. Я никогда не захочу снова быть бедной.

ГЛАВА 20

Мистер Фортескью ожидал нас возле конюшен. Он пригласил Уилла остаться с нами и пообедать, но тот отказался, сославшись на дела. Подождав, пока я соскользну с седла, он подошел к нам попрощаться.

— Если позволите, я вечером еще раз зайду к вам, — сказал он. — Когда закончу свои дела.

Затем он послал мне дружескую улыбку, в которой, казалось, было что-то прощающее. И уехал.

— Вы не возражаете, если я пойду умоюсь перед обедом? — сказала я, приложив руку к щеке и ощутив на ней пыль.

— Бекки Майлз приготовила вам платье в вашей комнате, — как бы между прочим сказал мистер Фортескью. — Оно принадлежало вашей матушке, но Бекки полагает, что оно придется вам впору. Если вы не откажетесь надеть его.

Я почувствовала, что он старается устранить некоторую эксцентричность моего мальчишеского наряда, оглядела себя и рассмеялась.

— Разумеется, мистер Фортескью, — сказала я. — Я понимаю, что мне не следует всю жизнь одеваться конюхом, и как раз собиралась поговорить с вами об этом. Также я хотела бы поговорить с вами о некоторых других вещах.

Лицо мистера Фортескью просветлело.

— Я счастлив буду помочь вам, — сказал он. — Мы обсудим это за обедом.

Я согласно кивнула и побежала наверх переодеваться.

В тысячный раз за этот день меня пронзила боль оттого, что Данди нет рядом, когда я увидела платье, оставленное для меня на кровати.

Это была изумительная амазонка из бархата сливового цвета, обшитая по краям двойной шелковой лентой; рядом лежала подобранная в тон к ней небольшая шляпка и более темные кожаные ботиночки с фиолетовыми стрелками по бокам.

Я подумала о том, как бы Данди вспыхнула от радости при виде их, как бы хороша она была, надев все это, и от боли в сердце мне пришлось прислониться к двери и вдохнуть побольше воздуха, чтобы перенести мысль о том, что я никогда не увижу ее. Всю свою жизнь она так стремилась к прекрасному, но не видела ничего лучше дешевых тряпок и мишуры.

Поэтому мне доставило мало радости почувствовать тепло пышного платья и нежность чистого льняного белья. Но когда я, надев все это, подошла к зеркалу, я даже улыбнулась своему отражению.

Чтобы увидеть всю себя до самых кончиков очаровательных ботиночек, мне пришлось подтащить стул и взобраться на него. Я показалась себе чужой. Линии щеки и шеи на фоне белоснежных кружев выглядели будто нарисованными, а фигура словно стала выше и стройнее.

Но волосы мои были безнадежны. Я несколько раз провела по ним щеткой, прилежно пытаясь их выпрямить, но мне удалось лишь слегка пригладить их, а не расчесать, и они прежней беспорядочной волной упали на мои плечи и спину. Только усилием воли я заставила себя не позвать мисс Майлз с большими ножницами.

Я отвернулась от зеркала и стала спускаться по лестнице, чувствуя себя более уверенной и сильной в этих замечательных ботиночках, которые так мило постукивали по полу.

Мистер Фортескью ожидал меня в обеденном зале. Когда он увидел меня, его рот открылся и он только выдохнул:

— О господи!