Мэрилин Монро. Жизнь и смерть секс-символа Америки

Радикальные перемены, новые впечатления, напряженный график — все это стало для Мэрилин палкой о двух концах. Днем она была оживлена и деятельна, ночью никак не могла заснуть, сколько ни увеличивала дозы барбитуратов. От веселья Мэрилин внезапно переходила к меланхолии, могла внезапно разрыдаться на людях, срывалась по пустякам. Все это пугало тех, кто любил ее.

К тому же психоанализ был тогда в большой моде. В частности, многое из него заимствовал Ли Страсберг, совершенствуя свой метод.

Милтон Грин свел Мэрилин с Маргарет Хохенберг, психотерапевтом, у которого лечился сам. Ли Страсберг горячо одобрил эту затею. (Не мог же он знать, что Маргарет окажется, пожалуй, первой, кто констатирует, что Ли оказывает на Мэрилин чересчур сильное влияние.)

Почтенная иммигрантка из Венгрии, изучавшая медицину в Вене, на родине психоанализа, а также в Будапеште и Праге, обладавшая огромным клиническим опытом, в том числе и с тяжелобольными, допустила с Мэрилин ту же ошибку, что и другие психотерапевты, которым доводилось работать с актрисой позже.

Все они, побуждая Мэрилин без конца обращаться к ее прошлому, не умели помочь ей справиться с тяжким грузом нахлынувших воспоминаний и тем самым осложняли ее отношения не только с прошлым, но и с настоящим и будущим.

И Ли Страсберг, и Маргарет Хохенберг советовали Мэрилин записывать мысли, приходящие в голову. Ей было трудно делать по указке и систематически то, что она, как мы знаем из воспоминаний Эми Грин, с удовольствием делала по собственной воле и от случая к случаю. И все же она послушно записывала наблюдения за собой и жизнью вокруг — чаще не в специально заведенных для этой цели блокнотах, а на обрывках бумаги и салфетках. Она писала: "Проблема отчаяния в моей работе и моей жизни — мне безусловно, следует с этим бороться, приобретая прочные профессиональные навыки и ставя их выше отчаяния". "Чего я боюсь? Прячусь из страха перед наказанием? Либидо? Спросить у доктора X.". "Научиться примирять и сочетать противоречивые импульсы". Иногда она облекала свои ощущения и написанные верлибром стихотворения. Вот одно из них.

Я просто порой за столом посижу
И жизнь спою в рифмы чуть-чуть уложу.
На этом никто не нажил капитал,
Но мне ис впервой, мой удел вот таков.
Да пойми же ты, черт бы тебя побрал,
Что люди просто не любят стихов.
Я ведь хочу лишь суметь прокричать
то, что в голову мне стучит:
вкусы тех блюд, что нельзя забывать,
и к самым тайным желаньям ключи.
Вертятся мысли и мозг мне сверлят
тихою и неустанной струей.
Пока не ушла я — пусть замутят
листа белизну строки чернотой.

Удивительно, как при таком насыщенном ритме, интенсивной учебе у Колльер и Страсберга, сеансах психотерапии, проходивших поначалу по три-пять раз в неделю, у Мэрилин еще оставалось время, чтобы общаться со старыми друзьями и знакомиться с новыми, ходить по выставкам, концертам и книжным магазинам (откуда она уносила кипы книг), да и просто гулять по Нью-Йорку.

На прогулки она иногда брала с собой своего 16-летнего поклонника — Джеймса Хаспила, которому мы тоже обязаны интересными воспоминаниями об актрисе.

Мальчишка, сбежавший из дома, Джимми познакомился с Мэрилин еще в 1954-м, на съемках "Зуда седьмого года". Куда бы Мэрилин ни шла в те дни, ее плотно окружало кольцо фанатов. Ведь тогда она еще не придумала для себя верную палочку-выручалочку — Зельду Зонк.

Однажды Джимми продрался через толпу и вместо автографа осмелился попросить поцелуй. И Мэрилин, изумленно взглянув на дерзкого паренька, улыбнулась и чмокнула его в щеку.

В следующий приезд Монро Хаспил стал ее пажом. Он открывал для Мэрилин повседневную уличную жизнь Нью-Йорка, с которой не очень-то хорошо были знакомы ее богемные друзья. Выполнял ее мелкие поручения, подносил ее покупки, договаривался с таксистами.

И Мэрилин, похоже, ценила эту трогательную дружбу. После ее смерти нашли конверт, где она хранила детские фотографии: портреты детей своих бывших мужей Джо Ди Маджио и Артура Миллера — и снимок с Джимми Хаспилом.

С Артуром она встретилась вновь у своих новых друзей Нормана и Хедды Ростена, к которым ее, в свою очередь, впервые привел фотограф Сэм Шоу.

Общение с Ростенами и без того было ей приятно. Умные, деликатные и милые люди, они стали ей близки, не превращаясь в очередных "эрзац-родителей". С Норманом она посещала музеи и театры. И, не стесняясь того, что ее друг был поэтом, показывала ему собственные стихи. Например, вот это.