Мерлин

Ослепленный ужасом, я кое-как добрел до груды кровавых тел и зарыдал, скрежеща зубами, при виде того, что сотворили с девиче­ской красотой саксонские топоры. С несчастных срывали платья, прежде чем убить, и подвергали издевательствам. Смерть их была ужасна.

Пусть небеса навеки закроются для меня, лучше б мне было уме­реть в тот день!

Убитых было семь, но Ганиеды среди них не оказалось. Отче Любящий! В сердце вспыхнула крохотная надежда. Позади уже гре­мели копыта — дружинники меня нагоняли.

Не знаю, что заставило меня свернуть с дороги. Быть может, б л ед- но-голубой отблеск в тени деревьев...

Я шел к старому поваленному стволу. По дальнюю сторону от не­го лежали еще три женщины — одна внизу, двое на ней. Медленно, нежно, я сдвинул их на землю...

Девушки Ганиеды погибли, закрывая ее своими телами.

Варвары видели, что Ганиеда беременна, и устроили из ее убийства отдельную забаву.

Великий Свет, мне этого не снести!

О, Аннвас, я видел ее тело... чувствовал его ускользающую тепло­ту... ощущал губами вкус ее крови, прильнув к холодной щеке... нет, не могу... не заставляй меня рассказывать дальше!

Но ты хочешь слышать. Хочешь, чтобы я выговорил слова, йена- вистней которых нет ничего на свете... Ладно, я расскажу до конца, чтобы все знали мое горе и мой позор.

На ее теле зияло множество ран, платье пропиталось запекшейся кровью — его порвали, пытаясь сдернуть, одну прелестную грудь от­секли, гордо вздымавшийся живот пронзили мечом... О Боже Любящий, нет! Пронзили, и не единожды, а снова и снова...

Ноги мои подкосились. Я с криком упал на тело моей милой, по­том поднялся и обхватил руками прекрасное лицо. Оно уже не было прекрасным, его черты исказила мука, испачкала кровь, ясные глаза замутились.

Звери! Варвары!

И тут я увидел... в одной из ран на животе... Боже Милостивый!., тянущуюся к жизни, которой уже не обрести, крохотную нерожден­ную ручку. Синий и неподвижный, в тонкой сеточке жил, крохотный кулачок торчал из мертвого лона... рука моего младенца, милого мо­его дитятки...

В голове грохотало. В ушах гудел рой ядовитых ос. ЗВЕРИ! ВАРВАРЫ!

Земля при каждом шаге вздымалась и уходила из-под ног,

как бурное море. Я оступился, упал, вскочил и побежал. Отче Милосердный, я бежал, блюя желчью, давился, задыхался и все равно бежал.

Позади раздался крик, звук вынимаемых мечей. Запел рог. Мои дружинники увидели саксов.

Прощай, Ганиеда, душа моя, я любил тебя больше жизни!

Человек, который бесстрашно помчался в тот день на врага, был уже совсем другим Мерлином. Меч мой — царский клинок Авалла- ха — сверкал на ярком солнце, конь во весь опор врезался в саксон­ский отряд, но я не помню, как вытащил меч и как взмахнул пово­дьями.

Мерлина больше не было: я отошел в сторону и смотрел издалека на неразмышляющее, бесчувственное тело, в то время как оно наноси­л о затверженные удары.

Тело было мое, но Мерлин исчез.

Я видел перед собой лица... перекошенные рты изрыгали брань на неведомом мне наречии... искаженные ненавистью лица исчезали под взметнувшимися копытами... жутко кривлялись отрубленные головы на острие моего меча...

Пламенем объяло меня исступление битвы, и белое каление яро­сти жаром обдало врагов. Никто не мог устоять передо мной, и немно­гочисленный отряд саксов был вскорости перебит.

Дружинники собрались вокруг меня. Некоторые вытирали с мечей кровь. Я сидел в седле, тупо глядя на солнце и опустив меч.

Кто-то тронул меня за плечо.

— Господин Мерлин, — промолвил Пеллеас. — Что случилось? — Голос его был нежен — так мать говорит с лежащим в жару ребен­ком. — Что ты увидел?

216

ГЛАВА 12

Из крепости впереди клубами вздымался дым, ветер доносил да­лекие крики. Я тряхнул поводьями.

— Господин Мерлин, — продолжал спрашивать Пеллеас, но я не отвечал. Я не мог говорить, да и что тут можно было ответить?

Варвары, с которыми мы сразились на дороге, возвращались к бро­ду — наверное, чтобы укрыться в засаде и напасть на тех, кто решил бы прийти на выручку Кустеннину. Главный отряд двигался на Годдеу.

Мои дружинники еще соображали, что к чему, а я уже во весь опор мчался по склону к озеру, отделявшему нас от бревенчатых па­лат Кустеннина. И снова мое тело двигалось само по себе. Я глядел со стороны, как чужой, не зная, но лишь догадываясь, что делает этот человек с мечом.

На месте боя я оказался первым и сразу ринулся в гущу. Если в моей голове и была сознательная мысль, то лишь эта: скоро ненавист­ные саксонские топоры доберутся до моего сердца.

Враг уже поджег первые здания, до которых сумел добраться. Дым, густой и черный, клубился в воздухе. На земле лежали убитые, по большей части женщины — их настигли, когда они бежали укрыть­ся в королевских палатах. Я зарубил шестерых врагов, прежде чем понял, что уже сражаюсь; еще пятеро саксов погибли раньше, чем успели поднять на меня топор.

Всего их было человек сорок, мои тридцать дружинников и те из людей Кустеннина, кто не уехал охотиться с Гвендолау, легко взяли над ними верх.