Мерлин

Роду Константина не суждено было процветание. Каждый из его сыновей в свой черед всходил на престол, и каждый, подобно отцу, гибнул во цвете лет.

Говорят, его тоже отравили: один из преданных слуг Горласа, винивший Утера в смерти своего господина, подмешал ему яд в вино. Многие в это поверили, хотя были толки и о загадочной болезни: Утер всю зиму мучился неведомой хворью. Я собрал пожитки и отправился в путь.

— Прощай, соколик! — крикнула Харита, махая мне вслед. — Мы поддержим тебя в твоей битве.

Она была, разумеется, права. Битва моя, так долго откладываемая, наконец-то близилась.

Пеллеаса я отправил вперед себя в Лондон, а сам как можно быстрее направился в Тинтагиль, молясь, чтобы не опоздать. Однако теперь я думал не об Утере: мне надо было увидеть Игерну и забрать меч. Дело в том, что по стране прокатилась весть: британские короли съезжаются в Лондон, чтобы из своего числа выбрать нового Верховного владыку. Мне нужно было поспеть к этому событию.

Игерна приняла меня с радостью. Он мужественно перенесла утрату, но устала и нуждалась в человеке, который разделил бы ее горе. Утера не любили, и сейчас, кроме нее, никто о нем не скорбел. Его свершения на благо Британии — блестящие победы, яростные сражения — уже забылись. Помнили одно: Утер убил Горласа, чтобы взять в жены Игерну. Лишь одно сохранила о нем народная память, да и то было ложью.

Я нашел дважды вдовую королеву на городской стене. Она смотрела на море, волосы ее струились на ветру. В свете заката она казалось одновременно хрупкой и на удивление сильной: хрупкой, как печаль, и сильной, как любовь. Она полуобернулась на звук моих шагов, улыбнулась и протянула ко мне руки.

— Мирддин, это ты. Здравствуй, дорогой друг.

— Я выехал, как только услышал весть, моя королева, — сказал я, беря ее за руки. Пальцы ее были холодны, хотя вечернее солнце на стене припекало. Она робко шагнула ближе, заключила меня в целомудренное объятье и холодными губами коснулась моей щеки. Я задержал ее на мгновение, прекрасно понимая, что молодой женщине нужна утешительная ласка.

— Посидишь со мной немного? — спросила она, отступая на шаг и вновь превращаясь в королеву.

— Как пожелаешь.

Мы прошли по стене к серому камню, выступающему из парапета. Она села и рукой указала мне место рядом с собой.

— Все случилось так быстро, — начала она печально и медленно. — На охоте он почувствовал недомогание. В ту весну ему часто бывало нехорошо, я не придала этому большого значения. Он лег и ночью проснулся в лихорадке. Весь следующий день он провел в постели, что было не в его правилах. Я дважды к нему заходила, но он ни на что не жаловался. Я ждала его к ужину и, когда он не пришел, поднялась в его комнату.

Она крепко сжала мне руку.

— Мирддин, он сидел в кресле… такой холодный… мертвый…

— Мне очень жаль, Игерна.

Она словно не слышала.

— Что странно: возле него были щит и знамя, а на груди — кожаный доспех. На коленях лежал меч, словно он собирался сразиться с врагом. — Королева опустила голову и вздохнула. — Больше я с ним не говорила. Не сказала, что люблю его — так хотела сказать, и вот теперь поздно. Мирддин, почему все в этой жизни приходит с опозданием?

Плеск волн о подножие мыса и крики чаек навевали невыразимую тоску. Я обнял Игерну за плечи. Мы сидели рядом на солнце, слушали чаек и волны, черпая утешение в том, что есть с кем разделить горе.

Солнце скрылось за облаком, сразу похолодало.

— Где его похоронили? — спросил я, когда мы встали и направились к спуску со стены.

Она не ответила не сразу, а когда заговорила, в голосе ее звучало торжество:

— Рядом с Аврелием.

Молодец, она сделала, что могла, для памяти Утера. Конечно, им надлежало лежать вместе, но Игерна еще и хотела им равной славы. Она похоронила любимого мужа рядом с тем, кого любил народ.

Когда мы подошли к покоям, она повернулась ко мне, взяла меня за локоть и сказала:

— Я ношу под сердцем его дитя.

— Кто-нибудь знает об этом?

— Моя служанка. Она поклялась молчать.

— Смотри, чтоб она сдержала слово.

Игерна кивнула. Она все поняла.

— Будет война?

— Возможно. Да, вероятно.

— Ясно, — рассеянно отвечала она. Я видел, что ее заботит еще какая-то мысль. Она старательно выбирала слова. Я не торопил.

Внизу билось о камни море, тревожное, как сердце Игерны. Я чувствовал ее беспокойство, но все равно ждал.

— Мирддин, — с трудом выговорила она наконец. — Теперь, когда Утера нет… — Слова никак ей не давались. — Теперь, когда король нас покинул, может быть, уже не…

— Да?

Она сжала мне руку и взглянула на меня с мольбой, словно в моей власти было исполнить ее сокровеннейшее желание.

— Ребенок… мой сын… Прошу, Мирддин, скажи, где он? Он жив? За ним можно послать?

— Нет, Игерна, нельзя.

— Однако теперь, когда Утер…

Я мягко покачал головой.

— Опасность меньше не стала; собственно, со смертью Утера она лишь возросла. Покуда ты не разрешилась его ребенком, сын Аврелия — единственный наследник.

Игерна опустила голову. Как любая мать, она много думала о ребенке.

— Можно его навестить?

— Думаю, это неразумно, — сказал я. — Прости. Мне очень жаль.

— Только взглянуть на него…