Мерседес из Кастилии, или Путешествие в Катай

грозили низвергнуться прямо на палубу чудовищным водопадом. А так как палубы у «Ниньи», строго говоря, не имелось, каждый такой вал таил в себе смертельную угрозу. Опасность действительно была очень велика, ибо одной большой волны было бы достаточно, чтобы наполнить маленькую каравеллу до краев и отправить вместе со всем ее содержимым на дно. Гребни волн и так все время перехлестывали через борта или с грохотом разбивались о корпус «Ниньи», обдавая ее брызгами и пеной. К счастью, хорошая плавучесть каравеллы позволяла ей каждый раз оправляться от таких ударов, но в эти опасные мгновения жизнь матросов целиком зависела от прочности тонкого брезента, закрывающего трюм. Если бы он прорвался, две-три следующие волны залили бы трюм, а это означало гибель судна.

Адмирал приказал Винсенте Яньесу поставить глухо зарифленный фок, надеясь выбраться из толчеи волн на более тихое место. Сообразуясь с общим направлением волн – если вообще можно найти какое-то направление в клокочущем котле, – «Нинья» до сумерек прошла, вернее –

проковыляла, пять или шесть лиг, но ничего от этого не выиграла. К полуночи поверхность океана представляла собой все тот же невообразимый хаос.

Висенте Яньес доложил адмиралу, что «Нинья» не может больше нести паруса.

– Когда мы взлетаем на гребень, – сказал он, – шквал так рвет мачту, что, того и гляди, разломит судно, а когда ныряем вниз, это еще опаснее. «Нинье» трудно идти под парусами, сеньор адмирал, да и рискованно!

– Видел ли кто-нибудь огонь Мартина Алонсо за последний час? – спросил Колумб, с тревогой глядя в ту сторону, где должна была находиться «Пинта». – Почему вы спустили с мачты фонарь, Висенте Яньес?

– Он сразу гаснет от такого урагана. Время от времени мы зажигаем его, и каждый раз мой брат отвечает на сигнал.

– Зажгите сейчас. В такие минуты близость друзей всегда поднимает дух, даже если друзья так же беспомощны, как мы сами.

На мачту подняли фонарь, и после нескольких минут мучительного ожидания вдали был замечен ответный огонек, едва различимый сквозь завесу бури. Фонарь теперь поднимали через короткие промежутки, но с каждым разом ответный сигнал вспыхивал все дальше и дальше, пока окончательно не затерялся в ревущей мгле.

– Должно быть, мачта «Пинты» совсем не может нести паруса в такой шторм, – забеспокоился Висенте Яньес. –

Наверно, брат решил, что им нельзя идти так близко к ветру, как нам, и увалился больше под ветер.

– Хорошо, пусть уберут фок, – приказал Колумб. –

Нашему легкому судну тоже не вынести ярости таких шквалов.

Висенте Яньес вызвал своих лучших матросов и сам пошел присмотреть за исполнением приказа; одновременно руль был повернут так, чтобы каравелла привелась к ветру. Убрать парус было сравнительно несложно – его рея находилась всего в нескольких футах над палубой, – однако сейчас для этого дела требовались люди с крепкими нервами и уверенной рукой. На мачту полезли Санчо и

Пепе и справились с этой задачей как истинные моряки.

Теперь каравелла оказалась полностью во власти волн –

ветер почти не оказывал на нее влияния, потому что маленькое суденышко с низкими бортами целиком скрывалось от него меж гигантских валов. Если бы движение волн было равномерным, они бы захлестнули судно с кормы, но сама хаотичность волнения избавляла «Нинью» от этой опасности.

Ярость бури достигла предела. Были минуты, когда каравелла мчалась сквозь бушующую мглу, увлекаемая непреодолимой силой, и поворачивалась навстречу волнам то одним, то другим бортом, словно стремясь подставить себя под удар нависших над нею гребней. Лишь бдительность рулевых в такие мгновения спасала «Нинью» от неминуемой гибели. Санчо пускал в ход все свое искусство и силу, стараясь держать судно носом к волнам, и пот катился по его лицу, как будто он вновь очутился под лучами жаркого тропического солнца.

Между тем тревога среди команды нарастала, и наконец матросы сообщили адмиралу, что хотят принести обеты разным святым, чтобы те вызволили их из беды.

Для этого обряда на корме собрались все, кроме рулевых, и приготовились тянуть жребий, кому из них давать обет.

– Все в руках божьих, друзья! – сказал Колумб. – Тут в шляпе, которую держит сеньор де Муньос, столько же горошин, сколько нас всех. Одна из горошин помечена крестом. Кто ее вытянет, пусть обещает совершить паломничество к святой Марии Гвадалупской с пятифунтовой свечой в руках. Я среди вас самый большой грешник, а кроме того, ваш адмирал, поэтому я и буду тянуть жребий первым.

С этими словами Колумб опустил руку в шляпу, достал горошину, и при свете фонаря все увидели на ней маленький крестик.

– Хорошо, сеньор, – сказал один из кормчих, – обет принят. Но теперь бросьте горошину обратно, и пусть кто-нибудь другой совершит паломничество потруднее – к нашей богородице Лореттской: такое паломничество стоит двух других!

В минуты опасности у простых моряков всегда пробуждаются религиозные чувства, а потому это предложение было встречено одобрительно. Адмирал не стал возражать, и на сей раз меченая горошина оказалась у некоего