"Мерседес" на тротуаре (СИ)

— Вообще, я утром не ем. — Она принюхивается к текущему из кухни аромату. — Но кофе, если можно, выпью. — Заметив мою счастливую улыбку, гостья неожиданно начинает оправдываться. — И не сильно радуйтесь. Вы для меня такой же больной, как и все другие. Если у вас все закончится гангреной, я, как врач, буду чувствовать себя несостоятельной.

Улыбка, помимо моей воли, расползается по лицу. Мне так приятна ее агрессивная растерянность.

— Вам смешно, а я из-за ваших дурацких выходок, опаздываю на работу. Там меня, между прочим, нормальные больные ждут. Понимаете?

— Понимаю. Больные, клятва Гиппократа, долг врача и все такое прочее. Я очень благодарен вам за то, что вы не остались равнодушны к моим страданиям. — Эта витиеватая фраза заставляет Екатерину Владимировну насторожиться.

— Вы это о чем? Что вы подразумеваете под страданиями?

— Мою историю болезни, конечно. Проходите. — Помогаю гостье снять шубку. Брыська сразу запрыгивает ей на руки. Екатерина Владимировна чешет его за ухом. Довольный кот жмурится.

— Он в вас влюбился с первого взгляда. И не только он. — Екатерина Владимировна делает вид, что не расслышала моих слов. Она разглядывает куцые Брыськины уши. Устраиваемся на кухне: сероглазая медичка на табуретке с котом на руках, я стою рядом в почетном карауле.

— Еще в прошлый раз хотела спросить. — Она размешивает желтоватую пенку на поверхности кофе. — В этом доме все травмированные. Или есть и здоровые?

— Есть. Например, вы. Здоровы и удивительно красивы. — Катя, прикусив нижнюю губу, выслушивает мой комплимент.

— Я имела в виду постоянных жильцов. — Мне импонирует скромность, с которой гостья воспринимает лесть.

— Из постоянных пока только тараканы, — честно сознаюсь я. — Может быть, все-таки позавтракаете. Я сносно готовлю. Травму от моей пищи получить можно, отравление — никогда.

— Травму? — удивляется Екатерина Владимировна. — У вас котлеты с гвоздями?

— Нет. Зато они очень вкусные. Язык проглотите.

— От картошки полнеют. — Вид у гостьи трогательный и беспомощный. Моя фирменная грибная подливка и не такую оборону взламывала. — Ладно. Только совсем немного.

— Конечно. Совсем немного, — соглашаюсь я.

— Вы не очень похожи на дворника.

— Зато мой брат похож на болтуна.

— Вы к нему не справедливы. Мы с вашим братом много беседовали. У него широкий круг интересов. Он очень много знает. Он интересный собеседник.

— Он знает даже то, чего не знает никто. Например, то, что я дворник и пьяница. Ладно, дворник. Два года подрабатывал будучи студентом, этой благородной профессией. Но за что он меня назначил алкоголиком?

— Вы трезвенник? — Почему люди всегда стараются разложить все по диаметрально противоположным полочкам? Если не пьяница, то трезвенник. Если не бабник, то импотент и т. д.

— Я в меру пьющий и не в меру симпатичный мужчина. — Пока я обдумывал общечеловеческие проблемы, язык снова встрял с очередной нескромной сентенцией.

— Кто вам сказал, что вы симпатичный? — Екатерина Владимировна вот-вот готова улыбнуться.

— Сначала зеркало, потом ваши глаза, — окончательно обнаглел язык.

— Я, пожалуй, пойду. — Она поднимается. Брыська смотрит на меня как на кровного врага.

— А как же клятва Гиппократа? — Я еще ерничаю, но внутри сразу становится пусто, как в вакуумной камере. — Не уходите, пожалуйста. Я не пьяница и не нахал. Я журналист. И мне сейчас очень плохо.

Екатерина Владимировна секунду колеблется, но мой несчастный вид заставляет ее снова присесть на табуретку.

— Ожоги болят?

— Нет, хуже. — Я, как грешник пастырю, выкладываю ей всю историю своего частного расследования, включая финальную перестрелку.

— И что теперь с тобой будет? — «Тобой» прозвучало так просто и естественно, будто мы с детства в одной песочнице играемся.

— Не знаю. Наверное, посадят. Свидетелей нет. Доказать, что это была самооборона, вряд ли возможно. Да и так ли это важно. Человек мертв и за это кто-то должен ответить.

— Но, если бы ты не выстрелил, сам был бы убит!

— И у меня ничего бы не болело. — Сразу нахожу положительный аспект в гипотетическом исходе с моей смертью.

— Я серьезно. — Я сам вижу, что она говорит серьезно. Кабы, не перспектива длительной отсидки в тюрьме, я сейчас мог бы считать себя самым счастливым человеком на земле. Екатерине Владимировне не безразлична моя судьба!

* * *

— Я тебя перевяжу и заберу в больницу. Полежишь недельку. За это время, может все и утрясется.

— Мяу, — деликатно напоминает о себе кот.

— Тебя тоже возьму. К себе домой. Пусть с тобой мама возится.

— Утрясется? «Попейте молочка, помолитесь, глядишь, все и рассосется,» — советовали раковому больному в морге. — Мрачно шучу я. Виноват, конечно, но ничего более оптимистичного в голову не приходит.

— Ты не онкологический больной. Нечего стонать раньше времени. — Катя ловко манипулирует своими прохладными пальчиками. Наверное, я все-таки извращенец. Она колдует над обнаженным мясом, а я получаю наслаждение. Звонок в дверь останавливает порхание Катиных рук.

— Я открою.

Поворачиваю, насколько позволяет шея, голову в сторону прихожей.

— Гражданин Петров здесь проживает? — Вот и рассосалось…