Мерцающие

Мысли разгоняются, их много, и каждая из них рвется в свою сторону, полагая, что только она и права. Мою голову начинает потихоньку разрывать. Обычное состояние. Его тяжело описать словами. Это как будто… ты постоянно находишься в густом молочном тумане, ничего не видя вокруг себя, не ощущая, не умея сосредоточиться и к чему-либо присмотреться, потому что туман непрогляден, но при этом отчетливо зная, что тебе нужно двигаться, находить в белесой вязкой массе какие-то предметы, людей, здания, каким-то образом с ними взаимодействовать. И плюс ко всему тебя не покидает чувство собственной неполноценности по отношению к другим, ты осознаешь его каждую секунду личного бытия. Это невыносимо. Я понятия не имею, что такое обычная человеческая жизнь. Болезнь обнаружилась у меня в раннем возрасте, так что свое детство я помню весьма осколочно.

На несколько минут мне становится настолько плохо, что мелькает мысль спрыгнуть из окна. Пятый этаж. Возможно, я выживу. Но, скорее всего, разобьюсь. И только апатия не позволяет мне сдвинуться с места. Очень холодно, очень хочется спать, пить, очистить голову. Многие жажды мучают меня, но я могу утолить только физическую. Необходимо подняться. Главное не начать мыть руки. Иначе это может затянуться на всю ночь. Изведу все имеющееся дома мыло, шампуни, порошок… и кожа размокнет. Это вредно.

Обычному человеку невозможно представить, сколько усилий я прилагаю, чтобы подняться на четвереньки, а потом на ноги. Кажется, что люди за всю жизнь не тратят столько энергии, сколько я потратил за этот рывок. Я осматриваю себя в свете луны и вижу, что на мне только брюки. Те, в которых я хожу в институт. Выходит, я не снимал их с того момента, как вернулся с учебы. Пришел домой, скинул толстовку и майку, лег на пол, наглотался таблеток?.. Не помню. Может быть, частично все произошло в иной последовательности. Я поискал глазами вещи – их не было в комнате. Я абсолютно не помню, как раздевался. Либо делал это на автомате, либо уже после того, как пережевал горсть маленьких белых колес. Что бы подумали мои одногруппники, увидев меня в таком состоянии, в котором я провел вечер и полночи? Упился до смерти, словил дозу, накурился. Они бы только утвердились в своем мнении обо мне. А с каких это пор меня вообще интересует эта тема?

Красный циферблат электронных часов на тумбочке молчал о трех часах ночи. Я глубоко вздохнул и с судорогой в легких выдохнул. Слава богу! Я почти пережил ночь! Возблагодарив мироздание, я пошел по квартире в поисках одежды. Майка нашлась в раковине в ванной, смятая в клубок и насквозь мокрая, толстовка висела на люстре в прихожей. Как они там оказались, я не понимал. Что могло заставить меня разбросать вещи именно в таких местах? Ответ наводил волну ужаса. В каком же беспамятстве надо находиться. По крайней мере, можно считать, что ночь позади, и я остался победителем, потому что не покончил с собой. Выиграно еще одно сражение непростой войны. Бесконечной войны меня со мной.

Майку я повесил сохнуть на батарею, а толстовку натянул на себя через голову. Холод перестал давать о себе знать. Мне осталось утолить жажду, прежде чем я снова стану предоставлен сам себе. Много воды со вкусом хлорки и ржавчины. От нее тошнит, но это неважно. Я застал себя стоящим впритык к кухонному столу и тупо глядящим в одну точку. Я не мог решиться, что мне делать дальше. Подсознание бунтовало против здравого смысла. Оно требовало немедленно выполнять тысячу разнообразных приказаний. Чтобы утолить их все, следовало бы выполнять тысячу действий одновременно. Я этого физически не мог, поэтому и стоял на месте с отвисшей губой и ниточкой слюны на подбородке.

С навязчивыми мыслями я справляюсь, подавляя их какими-либо простыми действиями обычно мелкой моторики. В институте я иду и мою руки, или перекладываю рюкзак с места на место, или рисую в тетради, или перебираю упаковки таблеток, которые всегда ношу с собой, или, наконец, точу карандаши. Дома простор для действий у меня гораздо шире, и сложность этих действий повышается. Я могу пойти гулять по ночному городу и отвлекать себя пейзажем, могу сесть за стол и рисовать нечто грандиозное, но понятное лишь мне одному, много часов к ряду, либо писать циклы белых стихов в духе импрессионизма всю ночь напролет, либо взять гитару и сочинять музыку и слова для новых песен…

Жаль, что мое творчество никогда не будет оценено человечеством. Я не имею возможности быть признанным талантливым, потому что мой талант сумеют разглядеть, пожалуй, только душевнобольные люди. Мои рисунки пугают здоровых людей, стихи вызывают головную боль и панику, игра на гитаре нагоняет тоску и депрессию. Это немного обидно, но я не могу требовать признать гениальными продукты моей неполноценной психики, отраженные на бумаге или в музыке.