Мерцающие

– Эрик Аргус! – торжествующе провозгласил Роббинс, когда мы остались одни. – Сколько раз я просил вас о встрече?

Он был мельче, чем я думал, и без телевизионного грима не такой ухоженный и лощеный, но в остальном тот самый человек, которого я видел по кабельным каналам.

– Помнится, дважды.

– А теперь вы вдруг возникаете здесь, где ваше появление отнюдь не желательно. Я очень занят, мистер Аргус. Чем обязан честью?..

Лицо его было холодным и невыразительным. Сесть Роббинс не предложил. Вероятно, встреча предполагалась такой короткой, что садиться и не стоило. Кабинет его оказался столь же огромным, сколь и броским, – обставлен как вся его жизнь. Несколько мягких кресел, картины на стенах, одна непременная книжная полка с солидными кожаными томами. Балконная дверь за его спиной открывалась в маленький закрытый дворик.

Я решил переходить сразу к делу:

– Я наделся получить у вас сведения о своем друге.

Он и глазом не моргнул.

– О ком?

– Сатвик Пашанкан. Техник, налаживавший для вас установку.

– А, кажется, припоминаю. Сатвик, говорите? Он со мной не связывался. Почему вы спрашиваете меня?

– Потому что он пропал.

– Пропал… – Впервые на его лице мелькнуло что-то похожее на чувство. – Когда пропал ваш друг?

– Неделю назад.

– Иногда люди нуждаются в перемене обстановки. Думаю, он объявится.

Я пристально смотрел на него. Мне требовалась правда, пусть и не высказанная словами, но либо Роббинс был очень хорошим актером, либо ничего не знал о Сатвике. Я решил, что прямота будет уместнее всего.

Достав из заднего кармана сложенный листок, я бросил его на стол. Чуть помедлив, Роббинс протянул за ним руку.

– Такие приходят к нам в лабораторию, – пояснил я. – Может, от ваших сторонников?

Он развернул листок. Он прочитал. Он поднял ко мне широко расставленные карие глаза. Снова сложил и бросил листок через стол в мою сторону.

– С какой стати кто-либо из моих сторонников мог бы такое написать?

– Эксперимент, – напомнил я. – Такие угрозы стали поступать примерно месяц назад. Эта – не самая серьезная.

Он указал на кресло перед столом:

– Садитесь, пожалуйста.

Я утонул в красной коже. Так чувствуешь себя в дорогой машине. Пожалуй, это кресло обошлось в мое месячное жалованье.

– В своем интервью вы объяснили провал опыта неполадками в механизме, – начал я.

– Да.

– Однако неполадок ведь не было?

– Вот чего вам надо? Признания? Вам оно действительно нужно? Вы видели просочившиеся в Сеть ролики.

– Видел.

– Как и весь мир. Мы, описывая эксперимент, использовали слово «неудача», но, конечно, есть другое слово: «катастрофа». Скажу вам правду, я жалею, что вообще услышал о вашем ящичке. Он ничего не принес нам, кроме проблем.

– И, может быть, один из ваших последователей решил сорвать досаду на Сатвике. Или вы сами.

– С какой стати? – расхохотался Роббинс. – Что мне это даст?

Я пожал плечами.

– Вам не понравилось то, что сказал наш ящик.

– Ну в этом отношении вы правы, но тут уже ничего не поделаешь. Кота, так сказать, выпустили из мешка. И его не загонит назад исчезновение вашего техника. Честно говоря, если с вашим другом что-то случится, это только привлечет внимание к злосчастному эпизоду, о котором в ином случае скоро забудут. Я предпочел бы на этом закрыть книгу.

Я вспомнил наш прошлый разговор о книге. Передо мной был не тот самоуверенный, упертый Роббинс, с каким я не так давно говорил по телефону. Этот человек познал смирение. Научился отступать. Что-то переменилось.

– Однажды вы сказали мне, что вам нужна всего одна книга, но правильная.

Отработанная улыбка погасла.

– Бывает, что создатель отказывает нам в ответе, давая возможность проявить веру. Есть такая версия.

– Интересная гипотеза.

– Других нам не осталось. Хотя иногда, в темные часы, я гадаю, не стали ли мы жертвами розыгрыша.

Его холодная профессиональная улыбка пропала. Кожа в уголках глаз пошла трещинками, веки оказались припухшими, словно Роббинс недосыпал.

– Это не шутка, – уверил я. – Мой друг исчез.

– Иной раз мне даже приходит в голову, что «розыгрыш» слишком мягко сказано. Может быть, точнее было бы: «трюк». Я должен поблагодарить вас – за этот месяц я многое узнал о душе.

– Благодаря мне?

– После эксперимента я пережил кризис веры, – кивнул он. – Я не мог понять, зачем Бог создает детей, лишенных души. С какой целью? И вот какой вопрос не давал мне уснуть по ночам: что вырастет из этих детей?

Именно этот вопрос я всеми силами гнал из головы. Может быть, именно этот вопрос не давал Сатвику вернуться домой.

– Я не за тем пришел, чтобы обсуждать богословские вопросы.

Он отмахнулся:

– Если Бог существует, то любой вопрос – богословский. Скажите, вас не удивляет, что свобода воли стала предметом и религии, и физики?

Я промолчал. Роббинс откинулся в кресле.

– Это Монтес. – Он кивнул на картину, висевшую напротив его стола.

На большом полотне в красно-коричневых тонах девочка сидела на стенке каменного колодца, на заднем плане поднимался огромный собор. Крест на вершине шпиля отбрасывал длинную тень на городок. Картина была хороша. Девочка выглядела измученной и печальной.