Мерцание золота

Обрушился мир, любовно выстроенный, выпестованный Эрнстом Ивановичем Сафоновым. Для меня эта потеря была сравнима со смертью самого близкого человека. А как для писателя он сделал для меня больше, чем кто бы то ни было. И даже не тем, что регулярно печатал в «Литературной России», а своим отношением к писательскому делу, к товарищам по цеху, к русскому слову.

— Сейчас для России самые худшие времена, — говорил он мне, — но убить ее все равно не удастся. Вот увидите.

И я ему верил.

Как мне представляется, он был образцом честности, порядочности, доброты — то есть таким, каким и должен быть русский человек. Может быть, излишне щепетилен, но кто из нас без недостатков?

На похоронах мне ни с кем не хотелось говорить. О чем? Что лучшие из нас долго не живут? Об том и так все знают. Радуются враги? Они и должны радоваться. Если у тебя нет врагов, стало быть, неправильно живешь.

Я положил в гроб цветы, проследил взглядом, как он уползает в чрево печи, и ушел.

Эрика уже не вернешь. А вот память о нем хотелось бы сохранить.

В Доме творчества «Внуково», чудом удержавшемся на плаву, начиналась новая жизнь. Многие из писателей старшего поколения ушли в мир иной. Файзилов, Михайлов и Костров переехали в Переделкино, пошли, так сказать, на повышение статуса.

Из старших товарищей чаще других я вспоминал Георгиева с его собаками, «Елисеича» Шундика, не расстававшегося с отваром зверобоя в термосе, «бабу Катю» Шевелеву, отменно собиравшую грибы. Изредка мы с ней встречались в лесу на просеке.

— Нашли? — спрашивала она меня.

— Пока нет, — отвечал я.

— А это что?

Она приподнимала палкой дубовый лист, под которым сидел боровик.

— Пишете? — продолжала допрос с пристрастием баба Катя.

— Стараюсь, — чесал я затылок.

— Пока можете держать в пальцах ручку, пишите.

Она медленно удалялась по просеке, изо всех сил стараясь держать прямо спину.

Один за другим покинули нас непримиримые соперники Константинов и Цыбин. Каждый из них командовал подразделением молодых поэтов, приблизительно равным по составу, поэтому победить в сражении не мог ни тот ни другой. Я с уважением относился к обоим мэтрам и от души радовался, что у них боевая ничья.

Любимцем Константинова был Коля Дмитриев.

— Пьет много, — сказал я как-то Старшине.

— А не пил бы, может, и не писал, — заступился за воспитанника Константинов. — Худшие из поэтов как раз те, которые никогда не пили.

Спорить с этим было трудно. Из большого числа поэтов, которых я встречал в редакциях, издательствах, на пленумах и собраниях, пьющие были далеко не худшими.

На место убывших писателей во Внуково заселялись их младшие товарищи: Юрий Кузнецов, Валентин Устинов, Владимир Карпов, Евгений Нефедов, Светлана Селиванова.

— Здорово, мужичок с ноготок! — окликнул меня как-то Кузнецов.

— Привет, памятник.

— Ну и как тут у вас? — обозрел окрестности Поликарпыч.

— Буфет закрыли, — вздохнул я. — А так все нормально.

— Строишься?

— Помаленьку.

— Я пока погожу.

Кузнецов, как и подобает памятнику, величественно направился в сторону станции.

Я действительно затеял строительство. Точнее, меня в него втянул сосед снизу Юрий Васильев, который вселился вместо Стекловского.

— У тебя деньги есть? — при первой же встрече спросил меня Юрий.

— Нет, — сказал я.

— Тогда начинаем стройку.

— Какую стройку? — оторопел я.

— А вон фундамент, — кивнул Васильев. — Раз есть фундамент, будет и пристройка.

Бобенко против этой стройки не возражал.

— Если делать нечего — стройтесь, — сказал он, подписывая заявление. — Все, что вы построите, по договору будет принадлежать Литфонду.

— Места мало, — попытался я оправдаться. — Там ведь комнатки маленькие.

— А зачем вам большие? — хмыкнул Бобенко. — Откуда, кстати, деньги? Издаешься много?

— Нет денег, — крякнул я.

— Тогда только строиться, — побарабанил пальцами по столу Бобенко. — Когда у государства нет денег, оно тоже начинает все подряд ломать.

Спокойная жизнь у меня закончилась. Я разгружал машины с кирпичом и листовым железом, вывозил на тачке мусор, ездил по строительным рынкам за вагонкой.

— Ничего, — подбадривал меня Васильев. — Я подгоню казаков из станицы, они нам отопление проведут.

Юрий Петрович в прошлом был начальником геолого-разведывательной партии в Якутии, и для него стройка была родной стихией. Точнее, бардак, царящий на стройке.

— Как-то мы тянули дорогу на прииск, — вспоминал он. — Все идет по плану: валим лес, ровняем, насыпаем. И вдруг речка. Как через нее переправиться?

— Построить мост, — пожал я плечами.

— Так у меня одних бульдозеров штук десять! — захохотал Юрий Петрович. — Засыпали речку и пошли дальше.

Мне подобные методы строительства не нравились.

— Вот потому у нас и разруха, — сказал я.

— Зато без денег, — похлопал он меня по плечу. — Знаешь, какие самые лучшие женщины?

— Француженки, — предположил я.

— Якутки! До сих пор снятся.

— А что там такого особенного? Разрез не вдоль, а поперек?

— Разрез у всех одинаковый, — сладко зажмурился Юрий Петрович. — Не ты ее гладишь, а она тебя. Облизывает, и в буквальном смысле слова. Все для тебя сделает.

Я якуток видел только по телевизору, поэтому промолчал.