Мерцание золота

— Пусть будет, — согласился Цадатов. — Прошу за стол!

Обильный стол был накрыт в соседней палате.

«Хорошо быть классиком на Кавказе, — позавидовал я. — Ничего нельзя — и все можно».

— Это надо заслужить! — доверительно наклонился ко мне Ахмед. — У вас в Белоруссии Танку тоже все можно.

Оказывается, он прекрасно знал, кто я и откуда.

— А Быкову? — спросил я.

— Быкову тоже можно, — подумав, сказал классик, — но он не возьмет. Очень честный.

Похоже, на Кавказе быть очень честным разрешалось не всем. Но я не стал забивать себе голову ерундой. Со своим уставом в чужой монастырь лезут только глупцы. И завоеватели.

— Теперь едем ко мне! — объявил Ахмед. — Уже чуду готовы.

— Что такое чуду? — спросил я.

— Блинчики с сыром, — сказал Сулейман. — По ним у нас определяют, хорошая невеста или нет.

— Чуду все делают хорошо, — возразил помощник Цадатова.

— Магомед? — посмотрел я на него.

— Конечно! — приосанился он.

Да, я уже знал, что всех помощников, охранников и прочих воинов здесь зовут Магомедами.

Сулейман и Магомед помогли Цадатову подняться.

— Эх! — с трудом разогнул колени Ахмед. — Не то я в банк положил. Нужно было не рубль — молодость положить.

Мы засмеялись.

— Молодец! — сказал Сулейман. — Настоящий аварец!

— Шамиль тоже аварец? — спросил я.

— Конечно! — обиделся заместитель министра. — Ахмед, я, Магомед — все аварцы!

— У меня в Союзе писателей двенадцать отделений, — остановился в дверях Цадатов. — Даже ногаец есть.

— Чем ногайцы отличаются от других? — спросил я на ухо Сулеймана.

— Степняки, — махнул тот рукой. — От монголов здесь остались.

— А таты?

— Таты в Дербенте.

Я понял, что национальную тему в Махачкале лучше не затрагивать: очень уж много национальностей.

Дома у Цадатова я был в предыдущий приезд. Собственно, это был не дом, а музей, построенный в честь классика. В нем все было аккуратно расставлено и развешано.

— Жена постаралась, — сказал мне тогда Цадатов. — Очень хорошая женщина.

Она не так давно умерла, и все старались говорить о ней в возвышенных тонах.

Я не поленился и поднялся по узкой лестнице на третий этаж, на котором размещался кабинет классика.

— Я сюда никого не пускаю, — сказал Ахмед, — но тебе можно. Ты мой друг.

Жалко, что этих слов никто не слышал. Все гости сидели внизу за столом.

— В следующий раз приедешь в Махачкалу, — обнял меня за плечи Ахмед, — говори всем, что ты мой друг, и тебе все дадут. Здесь меня знают.

Мне понравилась его скромность.

Кабинет, кстати, был обставлен довольно скромно. Но это тоже признак большого писателя.

— Во Внукове моим соседом был Яков Козловский, — сказал я.

— Все умерли, — вздохнул классик. — Гребнев, Солоухин, Козловский… Совсем один остался.

— Молодые не переводят?

— Переводят, но не так хорошо. У нас была другая страна.

Здесь он был прав. Великая советская литература осталась там, в Советском Союзе.

Надо сказать, я тоже не вписался в новое время, но не жалею об этом. Мне было уютно жить рядом с Быковым, Шамякиным, Думбадзе, Матевосяном, Зиедонисом и многими другими писателями. Что уж говорить о Цадатове, которого знали в самых отдаленных селениях великой страны.

На следующий день мы вручали восьмитомник Цадатова председателю Госсовета Дагестана. Фамилия его была, конечно, Магомедов. Эту ответственную миссию взял на себя Вепсов, хотя тащить коробку с книгами через весь кабинет ему было нелегко. С другой стороны, пусть знает, каково быть носильщиком при сильных мира сего.

— Кто такой? — громким шепотом спросил меня Цадатов.

— Директор, — сказал я.

— У тебя?

— У меня.

— Пусть носит, — успокоился классик.

На церемонии присутствовала вся верхушка республики. Новый министр информации и национальных отношений тоже стоял в уголке с подобострастным видом. Я подмигнул ему. Он этого не заметил.

«Правильно, — подумал я. — Подмигивать каждый может, а ты вот попробуй из простого министра прорваться в премьеры или хотя бы вице-премьеры».

Сулейман, стоявший в самом дальнем углу, улыбнулся мне. Проблемы роста были ему хорошо знакомы.

Праздновать мы опять приехали в дом Цадатова. За столом по-прежнему сидели около десяти самых близких Цадатову людей, но у меня было ощущение, что некоторых я вижу впервые. В том числе и помощника.

— Магомед? — спросил я его.

— Магомедбек, — вытянул он руки по швам.

— Что значит «бек»? — повернулся я к Сулейману.

— Воин, — ответил тот. — У него в роду все воины. Даже князья есть.

— А вот у белорусов князей нет, — загрустил я. — Как только князь, сразу уходит к полякам или литовцам. Некоторые и вовсе русскими стали.

— У нас горы, — сказал Сулейман, — далеко не уйдешь. В каждом ауле свой князь.

— Зато нет масонов, — вмешался в разговор Цадатов. — Все масоны в Москве или Ленинграде.

— Масоны при советской власти вымерли, — осмелился я возразить ему.

— Масон никогда не вымрет, — поставил точку в нашем споре Цадатов. — Сейчас я тебе подарок сделаю. Директор тоже зови.

Подошел Вепсов. Надо сказать, в незнакомом окружении он явно тушевался: не на кого было прикрикнуть, некому отдать указание. Я, к примеру, постоянно терся возле местных.

«Вот ужо приедем в Москву», — поглядывал он на меня.