Мёртвая и Живой

Египтянин плеснул в лицо девочке водой из фляги, отказался брать еду и сунул в тощие руки сверток. Ту самую вещицу, ради которой она и приходила, часами лупясь на птичий алтарь с голубой лазурью.

– Ступай, дефочка, – говорил он на ломанном эблаитском, – этот дар твой от Иссы Ассы. И не смей спешить к вашему богу Эрешкигаль, добрый дефочка. У каждый свой час.

– Свой… что? – приняла Ил сверток, убаюкивая его нежным прикосновением, каким матери впервые брали в руки новорожденных.

Египтянин улыбнулся, протягивая ей флягу:

– Пей, добрый дефочка. Чтобы жить. Чтобы вставить в алтарь еще много пера. Как твое имя?

– Ил.

– Живи, Ил, и Исса Асса повстречать тебя снова через много лет.

– Через что?..

– Через много закатоф, – перевел торговец на более понятный счет эблаитов, которые называли дни закатами.

Иной раз и возраст измеряли в них, говоря, что им, к примеру, не двадцать лет, а семь тысяч сто три заката.

Вернувшись к себе в лачугу, Ил развернула сверток.

Сквозь вырезанное оконце в стене из глины пробивались закатные лучи, и она подвинула украшенную голубым и желтым птицу в их свет. Солнечные пятна расцвели на стенах островками, точь-в-точь как на лбу старого аппы.

Ил украсила вожделенный алтарь накопленными перышками. Все они были серые и белые. Зато отмытые от помета и высушенные. Она собирала их заранее в песках или вдоль оазисов, где оказывалась вместе с пастухами. Теперь каждые триста шестьдесят пять закатов она будет добавляла по одному, чтобы выказать уважение Эрешкигаль и склонить ее к благосклонности не прикасаться своим крылом.

– Аппа, как думаешь, смогу я отыскать красное перо? Вот бы получить такое! Для алтаря!

–Ты такая же дурёха, как женщина, что тебя породила. Моли богов Эблы, Ил, чтобы этого никогда не случилось!

– Нет… Но я…

– Красное перо – предвестник смерти. И не чьей-то одной, а всех…

– Эрешкигаль к нам милостива, аппа. Я гимн ее учила вместе с Раманом! Запомнила пять строк.

– Пять! – усмехнулся старик. Он отвлекся и побрел по редким островкам сухой травы. Туда, где в ночи истошно блеял козленок. – Гимн великой царицы читается пять полных закатов. Без остановок. Нельзя ни есть, ни пить, не перестать читать. Никто не выдерживает. Никто наизусть его не знает, кроме ученика Ияри. Кроме того уродца.

Пастух увидел застрявшего в расщелине серого козленка. Его задняя нога была вывихнута после неудачной попытки освободиться.

– Ему нужно помочь! – рванула Ил к козленку, – аппа, спаси его! Ему больно!

– Оставь. Этому дохляку не выжить, – быстро осмотрел вывихнутую ногу блеющего козленка Рул, освобождая из расщелины.

– Я… я… понесу его! Я видела, что лекари связывают кости между палок и заливают глиной!

– Девочка, ты сегодня ела козлятину. Ты не должна жалеть свою еду.

– Но он живой! – не слушала Ил старика.

Козленок жалобно блеял и хромал. Он пытался спастись от Ил, убегая на подкашивающихся ногах, не привыкший к человеческим рукам и ласке, но каждый раз падал пока не обессилил у серого валуна, уставившись на Ил огромными пересохшими глазницами.

– Солнце восходит, – посмотрел старик на оранжевую дольку, что вот-вот вынырнет из горной гряды апельсиновым диском. – Пора гасить костры.

Он покосился на девочку, пытающуюся приманить козленка остатком кунжутового среза.

– Я назову ее Шерсть! Ну же, не бойся! – тянула она ладонь, – на! Кушай, Шерсть! Ты поправишься, я вылечу твою ножку! О, великая Эрешкигаль, даруй моему козленку еще много закатов! Молю тебя, Эрешкигаль, помоги козленку!

Козленок повернул голову и сделал первый нерешительный шаг на трех здоровых ножках в сторону вытянутой ладошки. Он почти коснулся пальцев девочки, она успела почувствовать его теплое дыхание из широких ноздрей, когда серое тельце взмыло в воздух и только порыв сухого ветра еще больше растрепал спутанные волосы Ил.

Белокрылый беркут спикировал на раненое животное. Шестисантиметровые когти пронзили тушку насквозь. Под истошное блеяние, исчезающее в высоте в вытянутую к небу руку Ил опустилось окровавленное перышко.

Оно было очень горячее.

И красное.

Глава 2.

«Не умирай! Помоги! Приди! Эрешкигаль! Услышь нас, мы к тебе взываем!»

«Молим о помощи, великая царица Эрешкигаль!»

«О, великая Эрешкигаль, даруй моему козлёнку еще много закатов!»

– Козлёнку?! – сморщилась Эрешкигаль, впервые прислушиваясь к писку надоедливых серых лук, которые вились возле основания её диадемы, – Козлиног… – повторила она, – что за смертное имя? Впервые слышу. О ком молится это дитя?

Короткие молитвы раздражали великую богиню. Неужели она – царица мира мертвых величественной Иркаллы заслуживает жалкой пары строк гимна в обмен на спасение души? А как же гимны, длящиеся по пять закатов? Кто-нибудь их еще помнит? Дождется ли она когда-нибудь истинной мольбы, что не читались ей три тысячи лет?

Прогоняя лук подальше от диадемы, Эрешкигаль топнула ногой:

– Да сколько можно! Пищат и пищат! Пошли прочь!

Несколько луков отлетели от диадемы, остальные сбились в плотную кучку.