Мертвая свеча. Жуткие рассказы

Наступили для меня тяжелые дни, я страдал дико и невыносимо. Помилуйте, те, желавшие убить, не убили, а убил я, а через несколько дней убью еще двоих. Во что бы то ни стало, надо было спасти те две жизни, как я спас жизнь городового. Это был мой долг, я имел на это право. Я молил, рыдал, сходил с ума, обошел все начальство. Ничто не помогло. Тех решили повесить, но я решил их спасти. Я не хотел быть убийцей еще двоих, это сделалось целью моей жизни. Довольно смерти и убийств.

Когда я на что-нибудь решаюсь, у меня проявляются удивительная энергия и настойчивость, не выносящая препятствий, — продолжал после глубокого вздоха Голиков. — Я вьшолнил свой план блестяще: караульный был усыплен, замок почти распилен, — и вдруг, проклятье! появляется новый городовой. Я уже у самой цели, — а он бросается ко мне, — и я тогда ничего уже не помню! Находясь весь в каком-то пароксизме энергии, потребности спасти две жизни — я инстинктивно, как тогда бросил камень, хватил городового напильником по голове. Он сразу был мертв. Я тут же опомнился, бросился к нему…

Доктор, доктор, — я убил городового, которого тогда спас.

Доктор, вы понимаете теперь, что я, каков я и что со мной. Я убежал, но меня сейчас возьмут, а тех повесят. И теперь пришла ко мне на помощь мать, моя мать, которая там почувствовала и поняла, что мне остается делать. Как загнанный зверь, как бешеная собака, я метался здесь, пока наконец не явились вы и не облегчили сразу мою задачу.

Голиков вскочил, сжал Сафонову руку, приложил ее к своей воспаленной голове и решительно бросился вои из комнаты. Доктор, будучи под страшным впечатлением рассказа, в первую минуту потерялся. Когда же он бросился за ним, Голикова уже не было, и лишь открытая во двор дверь указывала, что его нет в квартире. Сафонов быстро оделся, крикнул во дворе, выбежал на улицу, но все было напрасно. Голиков исчез, а около ворот стояло несколько человек — полицейских, и пристав говорил дворнику:

— Веди нас к Голикову!

IV

Сафонов вскочил в первые проезжавшие сани, велел гнать лошадь и был быстро дома. Он весь дрожал, он лишь чувствовал, что с ним происходило что-то страшное и непонятное и не знал, какую он играет здесь роль и что ему делать. Только он вошел в свой кабинет, как сейчас же стал бояться. И в тот момент, когда он, потрясенный, собирался с мыслями, куда ему бежать от ужасного одиночества, он внезапно увидел в дверях фигуру неизвестно каким образом вошедшего человека.

Доктор в паническом страхе бросился в сторону, ему это показалось уж чрезмерным, но жалобный голос остановил его на месте — столько в нем было тоски и печали.

— Доктор, доктор, умоляю вас! помогите раненому, умирающему человеку, облегчите его страдания…

— Вы опять кого-нибудь убили! — воскликнул Сафонов в неимоверном изумлении.

Пред ним стоял печальный Голиков и со скорбью шептал:

— Помогите, помогите… Он лежит под воротами анатомического театра, под снегом… один…

Сафонов сразу поверил ему. Новое несчастье вдохнуло в него силу и энергию. Через минуту оба были на улице.

— До анатомического недалеко, бежим…

Доктор очутился среди бури и снега, он пробирался с трудом вперед в борьбе с ураганом и потерял Голикова. Сафонов искал дорогу по силуэтам знакомых домов, мелькавшим сквозь снежные вихри.

Скоро, под самыми воротами мрачного и низкого здания анатомического театра, он нашел раненого, лежавшего в сугробе засыпавшего его снега.

Луна выглянула из-за тучи, и доктор Сафонов оцепенел. Пред ним лежал Голиков.

— Это вы, вы…

— Ах, так хорошо, доктор, что вы пришли… Я о вас думал, сильно думал, мне легче с вами… Я умираю…

— Как вы сюда попали? — прошептал Сафонов, и отчетливо, несмотря на вой бури, доктор услышал последние слова умирающего…

— Я хотел сгинуть… умереть неизвестным в этом доме, соединиться, спрятаться среди всех трупов, жертв голода, холода, несчастья и преступлений… Одним трупом больше, было бы незаметно. Но мертвых сторожат лучше, чем живых, в мертвецкую нельзя проникнуть незаметным, все заперто… И я пустил себе пулю здесь… Мне ничего не надо… я захотел лишь, чтобы около меня была хоть одна душа…

Сафонов нагнулся, схватил руку Голикова и сейчас же опустил ее…

Перед ним уже лежал труп…

КАЗНЬ [12]

I

Семья председателя военно-окружного суда Фролова ждала его к обеду. Генеральша, дородная женщина, сидела с недовольным лицом в кресле, видимо сдерживая нетерпение. Дочь ее Елена, статная, крепкая брюнетка, обаятельная здоровой молодостью, рассеянно перелистывала у пианино ноты, бросая озабоченные, внимательные взгляды на молодого офицера, стоявшего угрюмо у окна и не спускавшего упорного взгляда с улицы…

Наконец девушка решительно встала и подошла к офицеру. Положив ему ласково руки на плечи, она заглянула в его хмурое лицо настойчивым, вопрошающим взглядом.

— Андрей, что с тобой, скажи, — грудным, беспокойным шепотом потребовала Елена, — у тебя странный, растерянный вид сегодня, — что случилось?

Андрей вздрогнул, словно холод скользнул по нему, и ответил нервно, с боязливой тоской в голосе: