Мертвая вода

— Что дает нам за двадцатипятилетний период, если взять две тысячи восемнадцатый за среднее, максимум семьсот семьдесят пять смертей, — вслух размышляла Ноэми. — А никак не две тысячи. Если только в Авалоне не случились эпидемия, война или землетрясение, о которых мне не сказали, то это кладбище в три раза больше, чем надо.

Смотритель стал озираться вокруг и неожиданно осознал, что возраст кладбища никак не увязывается с его размерами.

— Ну да, — вяло согласился он.

Ноэми проверила даты, выбитые на мраморе или местном камне. Некоторые недавние, в районе 2000-х, что прекрасно соответствовало. Другие производили странное впечатление, демонстрируя годы, каких кладбище и знать-то не должно было: 1980, 1970, 1960.

Авалон был затоплен в 1994 году, так что им здесь нечего было делать. Она оставила смотрителя наедине с его лейкой и присоединилась к Жюльетте на гравийной дорожке, ведущей к выходу.

— Подождите, мадам Кастеран, я вас провожу.

— Вы очень любезны, но я живу всего в полукилометре отсюда.

— Ну так что, я все равно вас провожу. Ваш муж дома?

Пожилая дама взглянула на часы, болтающиеся на ее тощем запястье:

— Десять часов? Да. Но стоит поспешить. Меньше чем через час он окажется в баре. Тогда понять его будет сложнее.

* * *

В доме Кастеранов все было так, как описал Ромен Валант. На стенах не осталось ни одного пустого места: их сплошь покрывали фотографии Сирила всех возрастов. Ну то есть до десяти лет.

Жюльетта куда-то исчезла, и Ноэми оказалась наедине с Андре, ее мужем. Трясущиеся руки, изуродованное циррозом печени лицо в красных прожилках, испещренные коричневыми пятнышками, как горелая пластмасса, одутловатые щеки и нос. Он налил себе и гостье кофе: половину в чашки, половину на клеенчатую скатерть.

— Ну и что вы сказали моей жене?

— Ничего особенного. В основном говорила она.

— Не стоит морочить ей голову, ладно? Ее мальчик скоро вернется, вот все, что она может сказать. Жюльетта оставляет меня в покое на то время, которое тратит на свои надежды. А больше мне ничего не надо. Она зануда, но с кем мне еще жить. Не хотелось бы, чтобы тело под водой оказалось нашим мальчиком. Она этого не вынесет.

Ноэми смотрела, как он приправляет кофе эквивалентной дозой арманьяка.

— Но вы, мсье Кастеран, вы ведь точно знаете, что такая вероятность есть?

— Ага. Если это он, я приму меры.

— Вы полагаете, она никогда об этом не узнает?

— Она не смотрит телевизор, не читает газеты, не слушает радио — разве что музыку. Зато вот уже двадцать пять лет рассказывает людям о Сириле. Никто с ней не спорит, так что и теперь не станут. Всем известно, какая она хрупкая. Если это он, я повторяю: если это он, мы его тайно похороним. Все пройдет гладко.

Кивнув, Шастен дала согласие на каплю алкоголя в свой кофе. Дрожащая рука Андре Кастерана очень неудачно превратила каплю в реку.

— Кстати, в связи с захоронением я хотела бы задать вам несколько вопросов о кладбище. Вы ведь были его смотрителем в старом Авалоне? Но сегодня, после двадцати пяти лет использования, не слишком ли оно большое? И что это за могилы до тысяча девятьсот восьмидесятого года? Если это не ошибка в датировках, мне никак не удается понять, как они могут находиться здесь…

— Двадцать пять лет? Откуда вы взяли эту цифру? — удивился он. — У кладбища нет возраста. Оно всегда одно и то же. Это единственное, что не решились затопить. Его, гроб за гробом, перенесли в новый Авалон. Даже если кому-то не слишком нравится, когда тревожат мертвых, им еще меньше нравится идея оставить их под водой.

— А вы помните точную дату?

— Если уж мне удалось утопить в алкоголе память о сыне, то насчет переноса кладбища, скажу честно, я вообще ничего не помню.

— Может, есть архив? — не сдавалась Ноэми.

— Ну, наверняка… Правда, для этого придется вернуться туда, откуда вы пришли. Мне очень жаль, что вы зря потратили время.

— Не стоит. Возвращение назад — это основа расследования.

* * *

Ноэми пробралась между рядами металлических стеллажей, прогибающихся под тяжестью папок. Администрация кладбища располагалась в домишке из светлого камня с поросшей мхом плоской крышей; его единственное окно выходило на заднюю сторону внушительного семейного захоронения, чья стела заслоняла весь свет. Несмотря на худобу, Милку приходилось прижиматься к стене, чтобы не задеть капитана, когда они сталкивались в проходах.

— Что мы ищем? — спросил он.

— Точную дату переноса. Дети пропали двадцать первого ноября девяносто четвертого года. У нас имеется два тела из трех, тогда как все трое представляют собой часть одного дела.

— То есть мы ищем вторую табличку?

— Точно.

— А почему здесь?

Ноэми вернула на место пыльную папку и впервые вслух сформулировала гипотезу, основанную исключительно на полицейском чутье.

— Это простая проверка. Даже если мне не удается понять, почему они были спрятаны в двух разных местах, я могу только констатировать очевидное. А потому я задаюсь вопросом: где можно скрыть тело без риска, что оно рано или поздно будет обнаружено?

— На кладбище?

— Да, Милк. Там, где никто никогда не осмелится шарить.