Мертвая женщина играет на скрипке (СИ)

— Нет.

— Тогда хочу. Глинтвейна.

Я сходил к стойке и взял две глиняных кружки с горячим напитком.

— Вроде не холодно, почему глинтвейн? — спросил я.

— Традиция, — пояснила Лайса. — В праздник его даже детям наливают. У нас много традиций.

— Я заметил.

Мы неторопливо выпили по кружке, и я сходил еще. Напиток не казался крепким, но какое-то смещение сознание от него все же происходило.

— Ты меня совсем напоишь! — хихикнула девушка.

— Обещаю не домогаться.

— Напугал! — фыркнула она. — Может, я еще устрою проверку твоей супружеской верности.

— Лучше выпьем.

И мы выпили. Я сходил еще. Глинтвейн был не слишком горячий и очень вкусный, пился легко, но ощущение от него было не столько пьяное, сколько странное.

— Из чего его делают? — спросил я Лайсу.

— Тс-сс! — пьяно покачнулась она. — Лучше тебе не знать! А впрочем…

Она наклонилась через стол, я склонился к ней, наши лица почти соприкоснулись. От нее пахло вином, пряностями и чуть-чуть косметикой.

— Тут все помешаны на живой воде.

— Бабай писал о мертвой.

— Он писал, что это одно и то же. Вода размывает границы между жизнью и смертью. Или нежизнью и несмертью? Не помню.

Лайса была уже сильно пьяна, но я принес еще две кружки, надеясь, что мой вес и тренированность организма помогут. Пара пьяных поцелуев, которым я не противился, и девушка уснула, упав лицом на скрещенные на столе руки. Я коварный мерзавец, мне стыдно. Но мне очень нужно то, что у нее в сумочке. Надеюсь, за утерю по пьяни табельного оружия ее не уволят. Впрочем, я рассчитываю его вернуть до того, как она хватится.

«Многие думают, что живая вода и мертвая — это разные воды. Но это два названия одного и того же. Это вода реки Смородины, и она делает живое более мертвым, а мертвое — почти живым.

«Что за ерунда?» — подумали сейчас вы. — «Что за калина-малина-смородина?». «Смородина» идет от корня «смрад», и второе ее название — река-Нетеча, что значит «без течения», стоячая вода, болото.

И болото это вы видели, Антон.

А оно — видело вас».

— Ты что творишь, остолоп? — на третьем свободном стуле обнаружилась Архелия Тиуновна. — А если ее из-за тебя уволят?

— О, бабуля-красотуля! — засмеялся я. Кажется, никто, кроме меня ее не видел, так что заложить она меня не могла.

— Да ты пил эту дрянь, что ли? — подозрительно присмотрелась она. — Совсем дурак?

— Слегка нетрезв, — признал я, — старушками галлюцинирую. А кота куда дели?

— Шляется тут где-то, — отмахнулась Архелия, — зачем тебе пистолет, малахольный?

— Не знаю, — признался я, — но в прошлый раз помогло. А вы разве не только в кресле появляться можете?

— Сегодня особый день, сегодня многое можно. И не только мне, учти!

— Ничего, у меня пистолет теперь есть. А если Лайсу и уволят — ничего страшного, найдет себе нормальную работу. Что за занятие для красивой девушки — полицейский капитан? В «Макаре» вон директорское место освободилось.

— Здорово ты оглупел… — скривилась бабуля. — Не пей больше. Они на мертвой воде это пойло ставят, сахаром да гвоздикой запах отбивают. У непривычного человека башка дуреет, видится всякое.

— Вроде вас, Архелия Тиуновна?

— Мертвое к мертвому, — непонятно ответила она. — Жаль, что Сумерла, заложное дитя, этого не понимает.

— А что Сумерла? — заинтересовался я.

— Ну, разбудит она балия своего… Легче кому-то станет?

— Не станет?

— Это такое лекарство, что пуще болезни. «Старые хозяева» — балий, рыбак, хшайта… Не надо бы их беспокоить. Боком выйдет. Но кто меня, дохлую, послушает? Ладно, иди, куда собирался. Но помни — не все, что ты видишь, таково, каким кажется.

— Мне ли не знать! — вздохнул я и потянулся разбудить Лайсу.

— Иди, за внучкой я присмотрю.

И я как-то сразу поверил — присмотрит.

Забавненько.

Стоило мне встать, как я понял, что с глинтвейном действительно что-то не то. Я не был пьян ни чуточки. Не качался, прекрасно себя чувствовал, но нарастало ощущение, что я не то во сне, не то в игре. Все вокруг казалось странным, хотя я не мог ткнуть пальцем и сказать: «Вот оно!». Группа на сцене заиграла медленное вступление, празднующие разбились на пары и закружились в танце. Клюся шагнула вперед, схватила микрофон за стойку так, как будто хотела его задушить, и, уставившись, казалось, прямо мне в глаза, запела:

Не думай больше о смерти

Сказал мне однажды

Мой друг-пистолет.

Все мы когда-то дойдем до того конца.

Мир вокруг слегка плыл, как в наркотическом трипе, качался в такт медленной, тягучей, ввинчивавшейся в душу мелодии.

Смерть — это та же любовь,

Но стреляет точнее.

В этом и весь секрет.