Мертвая зона<br />(Повести)

Замерли у причала темные вместительные лодки, еле слышно плещется вода под бортом… Еще на берегу, у переправы, как ругал себя Сергеев, что принесла его нелегкая именно сегодня к Вере в медпункт, где и нашел его Бирюков, чтобы дать задание. А теперь что? Выдержит ли такие испытания не очень тренированная Вера, почти три месяца не выходившая из подземелья? Имеет ли он право подвергать ее смертельной опасности? На переправе хоть и бомбят, но над медпунктом три наката с рельсами, а в Луковом овраге придется идти под пули. И если немцы или румыны не пожалеют несколько тяжелых снарядов, от церквушки с ее «гражданским» гарнизоном ничего не останется.

Сергеев старался не думать о том, что предстоит им испытать в ближайшие сутки, само думалось…

Он помог Вере войти в лодку, принял сумку с медикаментами и всем необходимым для работы хирурга, усадил Веру рядом с собой на середину банки лодки, обмотал веревкой вокруг плеч, завязал узел на груди у подбородка, другой конец веревки прихватил «удавкой» вокруг собственной талии, намертво привязав к поясу мешок из прорезиненного брезента, куда уложил и сумку медсестры, и запасную форму для Веры с комплектом белья. Горловину мешка туго стянул веревкой. Лишь после этого сел рядом с Верой.

— А ты мужичок обстоятельный, — наблюдая за его действиями, заметила она.

— Что поделаешь, война учит… Теперь мы, хочешь не хочешь, одной веревочкой связаны.

Вера пожала плечами, дескать, не возражает против такой тщательной подготовки: «Напросилась добровольно, терпи». Но все же высказала претензию:

— Зачем только такой узлище впереди?

— Где узел, там будет верх, если надумаешь купаться — не задохнешься. Да и вода теперь не летняя, чтобы ее хлебать…

Он ждал, что Вера спросит: «А что, считаешь, придется?» Но она промолчала, видела сама, как «купались» напротив медпункта на переправе пассажиры лодок и целых барж, когда не дотягивали до берега, попав под бомбежку. После таких «купаний» лишь догорающие обломки уплывали вниз по течению.

Хирург Хачатуров сел в другую лодку, так распорядился командир группы Семакин, и Сергеев оценил его вдумчивую, неторопливую манеру поведения. Как хороший старшина, сам проверил на каждом бойце все снаряжение от боезапаса — обойм в подсумках, дисков к автоматам и гранат — до наличия сухого пайка, запасных портянок. Широкий, коренастый, неторопливый и обстоятельный, Семакин всем своим видом внушал надежду на благополучный исход операции. Сбудутся ли эти надежды?

Заняли места в лодках другие бойцы милицейского отряда, уложили на дно имущество и боеприпасы, проверили на случай вынужденного купания оружие, разместились на веслах — по одному на весло, а всего по шесть гребцов на лодку — и отчалили.

— С богом, — вполне искренне, без тени иронии напутствовал их Бирюков.

Когда отплыли до середины Волги, Сергеев и Вера, сидевшие лицом к корме, увидели, что сделали немцы со Сталинградом. Примолкли и остальные, глядя со стороны реки на разрушенный город. Черные завалы руин, где были когда-то набережные, черные коробки зданий с пустыми багровыми окнами, словно пустые кровавые глазницы слепцов, и все это на фоне расцвеченного непрекращающимися пожарами и вспышками ракет неба. Разрывы мин и снарядов, вздымающие черные, с огненными основаниями фонтаны земли, пунктиры трассирующих пуль и лучи прожекторов, ощупывающие мрачное, клубящееся небо, — все это стало обыденным, повседневным, необратимым…

Обе лодки — «завозни», вместившие в общей сложности милицейский взвод да еще двух медиков с инструментами и сумкой медсестры, аккумулятором для автомобильных лампочек — в церкви наверняка нет света, — благополучно преодолели ширь Волги и быстро поплыли вниз по течению вдоль левого берега. Гребцы бесшумно опускали весла в воду, энергичными толчками гнали девятиметровые астраханские лодки вперед, с каждым взмахом все удаляясь от центра Сталинграда, а путь предстоял неблизкий.

Сергеев видел, что Вера, как он определил, ушла в себя, сидя рядом с ним, словно замерла, расслабившись, опустив руки на колени, погрузившись в то состояние, когда — ни сон, ни явь, а так — полудрема, полусон, с каким-то лишь едва светящимся маячком сознания, отмечающим, где ты и что с тобой. Несколько часов ей не нужно было думать, переживать, ловить каждое слово напряженно работающего хирурга. Можно было хоть на время отключить постоянную тревогу, что «не сделаем», «не успеем», «не спасем»… Не надо было определять, кто из вновь прибывших наиболее плох, кому нужна немедленная помощь, — и так всю смену, день за днем, каждый час, каждую минуту, каждую секунду. А цена этой секунды подчас — человеческая жизнь. Она не думала, что, когда прибудут на место и проникнут в осажденную церковь, где есть и больные и раненые, все начнется сначала, только не в условиях освоенной перевязочной, где уже добились стерильности, а там, где людей держали взаперти не один день, где они были лишены возможности выйти за пределы каменных стен…