Мертвая зыбь

— Никогда не была очарована. Я ведь из-за него пострадала. Сначала на Гороховой три месяца, потом в Бутырках. Не я одна! В камере чуть ли не каждая пятая — жена Массино. И все по одному делу. Дуры мы были… В Бутырках следователь, довольно симпатичный, на последнем допросе говорит: «Мы вас выпустим, только в будущем осторожнее знакомьтесь, а то вас, жён Массино, не пересчитаешь». Я говорю: «Я не жена, а невеста». Он смеётся: «Кто вас разберёт… Нате пропуск — и за ворота». На Петровке встречаю Сему Товбина, собирает труппу для театра миниатюр в Одессу. «Там французы или нет?» — спрашиваю. «Нет, так будут», — отвечает. И вот мы едем. Целая история… Добрались до Одессы. Там французы, и добровольцы, и греки, а на мне сиреневое платьице, кой-какие серёжки, колечки…

— А Массино тут при чем?

— Подождите. Сема, конечно, сбежал, а мы на мели. Еле устроилась к Бискеру, был такой. И вот, смотрю однажды сквозь дырочку в занавесе и вижу в ложе… Массино! В визитке, одет с иголочки, на мизинце бриллиант в пять или десять каратов. Снимаю хитон, переодеваюсь, бегу в зал. Он выходит из ложи, еле догнала, стала в проходе и говорю: «Здравствуйте, месье Массино!» — «Здравствуй, говорит, деточка! Как живёшь?» — «Что я, ты-то как живёшь, пупсик?» — «Я всегда хорошо», — отвечает. Меня злость разбирает: «Ты — хорошо, а я, несчастная, из-за тебя тюремную похлёбку хлебала на Гороховой и в Бутырках». А он, негодяй, усмехается. «Что ж, говорит, не всё же ананасы и шампанское. Бывает. Я спешу, миленькая… Во-первых, я не месье Массино, а во-вторых, это тебе». Лезет в карман и суёт мне какие-то скомканные николаевские пятёрки и деникинские «колокольчики». Тут я взбеленилась и во весь голос кричу: «Мерзавец! Это ты мне за все, что я вытерпела из-за тебя?!» Кругом люди, толпа… Он побелел от злости, схватил за руку и шепчет мне прямо на ухо: «Милочка, завтра все уладим! Пятьсот фунтов стерлингов и виза в Париж». Я опешила и поверила, дура…

— И что же?

— Подождите… Только он отошёл, бежит ко мне Бискер, ну этот импрессарио, и говорит: «Ты с ума сошла! Ты знаешь, кто это? Это самого Черчилля уполномоченный». А я нахально отвечаю: «Тем лучше. Значит, все будет, как он сказал». Я вас не утомила?

— Нет.

— Ног не чуяла от радости. Позвала подружку, Нэличку, и прямо в бар. Напились, меня поздравляют. Возвращаюсь к себе в ришельевскую гостиницу, там у меня номер был, Сема устроил, легла спать, и вдруг страшный стук в дверь. Открываю, вламываются два офицера, один в черкеске. Я в одной сорочке, прыгаю в постель, а этот, в черкеске, срывает одеяло и кричит: «Одевайся, красная!..» И такое слово добавил, я даже повторить стесняюсь. Накинули на меня манто — и в контрразведку. Вот тебе пятьсот фунтов и виза в Париж! Боже! Чего я не натерпелась. Особенно этот, в черкеске. Что ни слово — мат и хлыстиком… Да так больно. Потом швырнули в какой-то чулан. Утром отпирают. Офицер, кажется ротмистр, говорит: «Это мы вас поучили для первого знакомства, а если не оставите мистера Рейли в покое, дёшево не отделаетесь». Какой негодяй!

— Негодяй, — согласился Якушев. — А все-таки здесь вы каким образом?

— Как все.

— Ну, не совсем «как все». Вероятно, по-разному.

— Из Одессы, слава богу, один механик с парохода «Дюмон д'Юрвиль» устроил в трюме, и вот я в Константинополе, служу у месье Томаса, в «Максиме», он ведь и в Москве держал «Максим». Потом один знакомый, пан Мархоцкий, вывез в Варшаву, а оттуда в Париж вместе с Пашей Троицким и Шурой Вертинским… Здесь у нас мило, не правда ли? Да, я и забыла спросить, вы-то откуда?

— Проездом… В общем, из Берлина.

Шуршащими мелкими шажками приближается метрдотель. Наклоняется над Милочкой и, зверски улыбаясь, говорит сквозь зубы:

— Мистер Блум обижается.

Милочка посмотрела в зеркальце и попудрилась.

— Скучный он, мистер Блум… — И помахала ручкой Якушеву: — Un de ces jours![25]

— Вы изволили прибыть из Берлина? — осведомился метрдотель. — Как там, в Берлине? Ничего?

— Средне, — ответил Якушев и встал.

Во втором часу ночи пришёл в гостиницу. Никто ему не звонил. Спал плохо. В девять утра решился идти к Захарченко. Вдруг зазвонил телефон. Голос Марии: «Можно к вам? Я не одна». Он идёт к двери, влетает Мария, за ней смуглый брюнет с отличной воинской выправкой. Протягивает руку:

— Кутепов, Александр Павлович. Прошу любить и жаловать. Дайте я на вас погляжу, дорогой мой… — ведёт Якушева к окну.

— Так вот вы какой… — Якушев усаживает Кутепова и Марию. Она самодовольно смеётся.

— Вы оказали мне честь, просили быть вашим представителем в Париже, — говорит Кутепов, — а я счастлив быть рядовым членом вашей организации. Кстати, почему «Трест», эдакое сугубо коммерческое, торгашеское название?

— Для конспирации, за границей мы маскируемся под сугубо коммерческое, невинное предприятие… Нэп.

— Ну, вам видней. Я все знаю от Марии Владиславовны. Знаю и восхищаюсь!

— Раз вам все рассказала Мария Владиславовна, мне нечего добавить. Хочу вас послушать, вы наша опора, наша надежда, Александр Павлович!